заявил в Палате Общин, что у правительства нет оснований подозревать Филби в шпионаже:

– Сам Филби выступил на пресс-конференции, где сказал, что никогда не был коммунистом… – Марта вскинула сумочку на плечо, – кто я такая, чтобы спорить с министром иностранных дел и будущим премьером. Я всего лишь М, старший аналитик секретной службы… – осенью Филби посылали на Ближний Восток, с легендой о работе журналистом, для британских газет:

– Ближний Восток, – кисло подумала женщина, – где все кишит советскими агентами. Мы не знаем, что случилось с Эйтингоном и Серебрянским, мы законсервировали Журавля… – правительство запретило им входить в контакт с бывшим агентом:

– Все считают, что настала эра либерализма, что Советский Союз изменился. Ничего там не изменилось… – в апреле в гавани Портсмута бесследно исчез водолаз, из специальных сил секретной службы, исследовавший вставший на якорь эсминец «Орджоникидзе», привезший в Британию, для официального визита, Хрущева и Булганина:

– Я тогда дневала и ночевала на работе, – устало вспомнила Марта, – мы посчитали, что произошел несчастный случай, но русские могли обнаружить водолаза, поднять его на борт корабля. Может быть, он сейчас в СССР, как Констанца, как Мирьям, тоже бесследно исчезнувшая, вместе с Сарой…

Даже после окончания войны в Корее, американцам не удалось найти сведений о судьбе группы, эвакуировавшейся на грузовиках из госпиталя на реке Кимсон:

– Как не отыскали они генерала Гленна, – Марта вышла на палубу, – он, как и Мирьям, считается пропавшим без вести… – к полудню распогодилось. Вода в гавани сверкала глубоким, лазоревым цветом. Мальчишки упоенно бросали хлеб чайкам:

– У Питера с Ником такие глаза. Господи, пусть все мои дети будут счастливы… – Максим с Теодором-Генрихом крутились рядом с шлюпками, показывая что-то Лауре. Инге и Сабина стояли у трапа. Клара улыбнулась:

– Им не терпится, наконец, начать самостоятельную жизнь. Хотя в Кембридже они сами мыли посуду… – Марта шепнула ей:

– Но ты им, каждый месяц, возила сумки с провизией… – Клара пожала ей руку:

– Ты тоже будешь возить, своим парням… – обняв Инге и Сабину, Клара велела:

– Пишите, посылайте снимки. Фотоаппарат у вас есть, в Рьюкене, на почтамте, должна быть международная связь… – Инге развел руками:

– Только в Осло, мама Клара. Но, если что, мы отправим телеграмму… – Марта подала Кларе сухой платок:

– Не беспокойся, на дворе не шестнадцатый век… – ее подергали за руку, она бросила взгляд вниз. В расстегнутом воротнике матроски Питера блестел старинное распятие. Низкое солнце сверкнуло в лазоревых глазах мальчика. Младший сын, серьезно, сказал:

– Когда я вырасту, я найду второй крестик, мама… – паром загудел. Спускаясь по трапу, Клара всхлипнула:

– Хоть бы все у них сложилось, пожалуйста… – стоя на пирсе, они еще долго махали Инге и Сабине.

Лондон

Джованни наклонил носик серебряного чайника над тонкой чашкой веджвудского фарфора. Мистер Филип Бромли, уютно устроившись в кресле, вытянул длинные, костлявые ноги, в безукоризненно отглаженных, парадных брюках. Они носили смокинги:

– Все-таки премьера, – заметил Джованни, встретив Бромли с внучкой в просторной прихожей дома в Хэмпстеде, – хоть и не в опере. Ваша жена приедет прямо в кинотеатр… – Бромли отозвался:

– Да, она в госпитале Грейт-Ормонд-Стрит, на заседании благотворительного комитета, – адвокат и его жена щедро жертвовали средства больницам:

После потери сына, смерти зятя, они озабочены здоровьем, – подумал Джованни, – им еще надо вырастить Луизу. Впрочем, хорошо, что они заботятся не только о своем благополучии… – окулист Луизы порекомендовал Бромли школу для слабовидящих детей, в окрестностях Плимута. Бромли построили новый учебный корпус, названный в память их сына:

– Он отлично выглядит, учитывая, что ему идет седьмой десяток. Впрочем, мы почти ровесники, он лишь немногим старше… – поздно обзаведясь последним ребенком, Джованни не мог привыкнуть к мысли о том, что ему тоже скоро семьдесят:

– Я еще помню бабушку Марту и бабушку Мирьям, – понял он, – но Кларе нет пятидесяти. По сравнению со мной, она девчонка. Молодая жена, всегда к лучшему… – Джованни поймал себя на усмешке.

За окном моросил надоедливый дождь, по стеклу ползли потеки воды:

– В Харидже распогодилось… – Джованни говорил с женой после обеда, – Инге с Сабиной благополучно отбыли в Норвегию. Марта уезжает в Лондон, с охраной, а Клара отдохнет с детьми на море… – Джованни остался в Лондоне не только из-за премьеры кинофильма. Он работал с молодыми историками, собирающимися в Будапешт, на конференцию по медиевистике:

– Авраам с Эстер приедут в Венгрию, – вздохнул Джованни, – и Адель участвует в том же конкурсе, что и Генрик, только по отделению вокала. Может быть, и мне стоит навестить континент, хотя я не медиевист, а историк церкви… – Джованни намекнул, что может устроить себе посещение конференции. Адель фыркнула:

– Мне двадцать два года, я солистка оперы. Папа Джованни, – она прижалась щекой к плечу отчима, – даже мама считает, что Венгрия безопасна. И тебе тяжело путешествовать… – Джованни проворчал:

– Не делай из меня старика, милая… – Бромли поболтал ложечкой в чашке:

– Отменная заварка. Ваш покойный отец устраивал чайные церемонии, в старом поместье, в Мейденхеде… – Джованни кивнул:

– Да, его научила миссис Эми, моя бабушка. Она мастерски управлялась с чаем… – из-за закрытой двери гостиной доносились звуки фортепьяно. Адель ехала в кинотеатр первой, ее ждала репетиция с оркестром:

– Все равно, она и сама репетирует, – одобрительно подумал Джованни, – она очень добросовестная, ответственная. Она блестяще начала карьеру… – Бромли отломил вилкой кусочек шоколадного кекса:

– Узнаю выпечку миссис Клары… – похвалил адвокат. Джованни покачал головой:

– Готовила леди Августа. Но вы правы, рецепт с континента… – на время поездки семьи в Харидж Густи с юным Вороном переселились в Хэмпстед.

Джованни погладил сидящего у него на коленях Томаса Второго. Кот заурчал, бодаясь головой. Как и предсказывал семейный врач, Пауль не заметил тихого ухода первого Томаса, прошлым летом:

– Ему было почти семнадцать лет, – вспомнил Джованни, – очень почтенный возраст. Хорошо, что дети тогда отправились в Мейденхед. Но Томас и не страдал, он заснул, и не проснулся. У Меира тоже собака умерла, но они больше никого не завели… – адвокат добавил:

– Мы собираемся взять второго кота. У Берри живет кошка. Она, кажется, ожидает потомства, после очередного нашего визита… – Бромли, мимолетно, улыбнулся.

Джованни взглянул на часы:

– Попьем чаю, и отправимся в кинотеатр… – он прислушался:

– Молодежь тоже занята кексом… – леди Августа и юный Ворон увели Луизу в детские. Бромли взял еще кусок выпечки:

– Должен сказать, что Луиза легко прижилась в Квинс-колледже. Ваши девочки ей помогли… – Джованни налил себе чая:

– Августа тоже круглая сирота. Она живет в семье, мы все для нее семья, но девочка знает, что такое потерять обоих родителей… – Бромли подумал о второй внучке:

– Леона, кажется, оправилась, после потери отца, смерти бабушки… – они, несколько раз, осторожно интересовались у дочери ее частной жизнью, как выражался Бромли:

– Кэтрин молодая женщина, ей тридцать три, – подумал адвокат, – ровесница миссис Марты. Той повезло с мужем… – бывший стажер Бромли преуспевал. Адвокат Волков заработал репутацию чуть ли не самого въедливого крючкотвора в Лондоне:

– Словно мой покойный зять, – хмыкнул Бромли, – но Кэтрин отговаривается тем, что у нее на руках не только ребенок, но и бизнес… – в гостиной зазвонил телефон, фортепьяно смолкло. Адель крикнула:

– Я подойду! Это, наверное, тетя Марта, она успевает приехать в кинотеатр… – Адель оправила домашнюю юбку:

– Это не может быть Джон. Здесь он никогда не зовет меня к телефону, из соображений осторожности… – распущенные волосы, темного каштана, зашуршали, Адель поймала свое отражение, в антикварном, венецианском зеркале:

– Хватит, – девушка раздула ноздри, – прошло три года. Полина осенью идет в школу. Он обещал развестись, когда девочка подрастет, пусть выполняет обещание. Он не сможет приехать на премьеру, но мы встречаемся на выходных, на квартире. Мне надоело быть любовницей женатого человека, о чем я ему и скажу… – Адель подняла трубку:

– Резиденция семьи ди Амальфи-Майер, слушаю… – руки обожгло острой болью, запястье словно охватил огонь. Адель