– Живу я здесь, вот что. Пошли пообедаем, заодно расскажу тебе всю правду про вашу помощь.

* * *

Обстановка в квартире Доржи была бедная: разнокалиберная мебель, голые стены. Жена, тихая и старающаяся поменьше показываться гостю на глаза, хлопотала на кухне. Капитан по телефону дозвонился до своего начальства, а потом – до майора Пименова, рассказав о происшествии в тюрьме. Марат с интересом рассматривал портрет на стене, написанный маслом. На нем был изображен какой-то древний военачальник, чем-то неуловимо похожий на Доржи: тонкий нос с горбинкой, узкая полоска крепко сжатых синеватых губ, властный взгляд. Рыжеватые волосы с проседью, аккуратные усы, редкая борода, клочок волос под нижней губой.

Начальник милиции закончил с разговорами, сел за стол, позвал Тагирова:

– Давай, лейтенант, сейчас есть будем. Жена чай для тебя специально заварит – без жира, соли и молока. – И кого-то передразнил: – И как вы только такую гадость пьете, тьфу!

– Что там прокурор говорит?

– Да он злой, как черт. Будет в Улан-Батор звонить – жаловаться на меня, ха-ха-ха!

У Доржи явно поднялось настроение, хотя повод был непонятен.

– Так вот, Марат, я тебе скажу про вашу помощь. Вы своей жизнью здесь, магазинами, зарплатами нас унижаете. Заставляете чувствовать себя отсталыми и нищими. А это оскорбительно, понятно?

– Погоди, капитан, но ведь это нормально – лучше жить. Не в юртах, а в домах с отоплением и водой. Ну, сейчас вы небогато живете – так раньше еще хуже было, верно? Со временем и у вас все будет, как в Союзе – дороги, города. Машины у людей появятся, телевизоры.

– Вот ты с виду умный, а дурак! Раньше моему народу принадлежала эта степь – вся! У него были звезды, солнце, небо! Скажи мне, лейтенант: какая такая шмотка может заменить мне ветер? А теперь мой народ думает, что не это главное. Чувствует себя униженным. И вместо того, чтобы, как предки, встречать со своими стадами рассвет в пустыне, они по твоему гарнизону ползают, пустые бутылки собирают.

Марат чувствовал в словах Доржи какую-то древнюю, неизвестную ему раньше правду, но не сдавался:

– А прогресс куда ты денешь? Все человечество о том и мечтает, чтобы лучше жить. Богаче, счастливее, свободнее.

– Прогресс ваш – фигня. Счастливое человечество несется на стальной безмозглой дуре о шести цилиндрах и в руке сжимает кусок колбасы, которая уже в горло не лезет. А впереди – пропасть, набитая токсичными отходами.

– Погоди, но это ты про западный мир говоришь. Советский Союз же не такой! Мы это… За победу коммунизма. За всеобщее равенство!

Капитан посмотрел на Тагирова с жалостью, как на недоразвитого:

– Какой еще коммунизм? Сколько ваших только и думают, как контрабандой мех и кожу в Союз протащить! Я в Москве семь лет прожил – все носятся, как угорелые, достают всякую дребедень: хрусталь чешский, смеситель финский. А равенством у вас и не пахнет. Работяга с завода «ЗИЛ» и кремлевский чиновник живут, как на разных планетах. И не пересекаются, без контакта между цивилизациями.

Жена вошла, расставила пиалы и тарелки со снедью, налила чай. Доржи продолжил:

– Это семьдесят лет назад вы, русские, идеями горели. И нас тогда же заразили. А теперь скуксились ваши идеи до размера чека Внешторгбанка. Ладно, давай поедим, а то соловья баснями не кормят.

* * *

Сумерки проскочили незаметно, черным шелковым халатом упала ранняя зимняя ночь. Доржи разливал, продолжая разговор. Марат вдруг вспомнил о сегодняшнем:

– Доржи, как думаешь: зачем меня Вязьмин-покойник звал?

– Теперь-то не узнаешь. Может, исповедаться хотел, душу освободить? Оружие-то так и пропало с концами.

Тагиров поглядел на портрет:

– А это кто? Дедушка твой? Ты на него похож.

– Ты что, это же Чингисхан! Был у нас один художник в тридцатые годы. Репрессировали его. Вот как раз за эту работу. А портрет в вещдоках пылился, я стащил и дома повесил.

– За что репрессировали?

– А за что и меня из науки погнали. Нельзя Чингисхана популяризировать. Он, типа, старшего русского брата обидел, мир захватить хотел.

Эти уроды из идеологического отдела даже не знают, что Темучин умер задолго до монгольского вторжения на Русь. Кретины необразованные! Давай, за него выпьем. Великий был человек!

Потом, для равновесия, выпили за Дмитрия Донского. И почему-то за Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Капитан продолжил:

– Или нашу веру взять. Восемьсот дацанов по всей Монголии стояло! А ваши большевики у себя все церкви повзрывали или в овощные склады переделали – нет, мало им, еще и наших заставили то же самое сотворить! Все монастыри пожгли, все! Пять или шесть штук осталось. Двадцать тысяч монахов-лам без суда и следствия – в расход. А ведь они своими молитвами и размышлениями мир держали, чтобы не упал в ад.

– Ну, не упал ведь? – хмыкнул Марат.

– Вокруг посмотри. Уверен? – Доржи погрустнел. – Вот умный человек сказал, что дорога в ад вымощена благими намерениями. А я так скажу: камнями она выложена, которые из руин церквей взяты. Дед мой чудом тогда живым остался. С одной стороны, хорошо, что коммунисты его из монахов выгнали. Ламам-то жениться было нельзя. А так – он отца моего родил, продолжил род. Только потом все равно пришли, забрали… Расстреляли его.

Помолчали, еще выпили. Лейтенант неожиданно для самого себя спросил:

– Доржи, а ты чингизид?

– Говорят, мы из рода Борджигин.

– Не понял, что это значит?

– И не важно. А вот ты сам, случайно, не из чингизидов?

Тагиров рассмеялся, а потом, заговорщицки подмигнув, ответил:

– Бабушка рассказывала, наш предок из татарских царевичей, мурзой был. А они все с примесью Чингисовой крови.

– Очень интересно. Можно одно предсказание проверить на тебе. Есть откровение знаменитого Бхогта-ламы. Что могила Чингисхана расположена здесь недалеко, под Чойром. Даже примерно известно место. И могила даст знак потомку Великого из рода, который живет далеко на Северо-Западе, в улусе Джучи, и не знает седла. Ты в последний раз когда на лошади скакал?

– Никогда.

– А ну-ка, поехали!

– Что, прямо сейчас? Ты же выпил.

– Подумаешь, выпил! Я тут главный милиционер! Поехали!

Оделись. Марат, хихикая от предвкушения дурацкого приключения, долго не мог пропихнуть руку в рукав шинели, пока не догадался вынуть оттуда скомканный шарф. Машина завелась на удивление легко. Доржи собрался, на смешочки не отвечал; глядя на него, Тагиров даже слегка протрезвел и понял, что для монгола это все не шутки и он относится к пророчеству серьезно.

Поднялись на какие-то холмы, вышли из машины. Марат поинтересовался: