Германия готова была возобновить переговоры о предоставлении 200-миллионного кредита. Получив одобрение центра, полпред через два дня явился к директору экономического департамента германского МИД Виллю и сказал, что СССР принимает немецкое предложение, но на следующих условиях: понижение процентов за кредит, принятие заказов по специальному списку, сокращение сроков немецких поставок. Местом переговоров должна была стать Москва{174}. К удивлению Мерекалова, Вилль быстро согласился, отметив, что выдвинутые условия вполне приемлемы. Германская сторона приступила к формированию делегации, которой предстояло отправиться в Москву.

Событием стала беседа Гитлера с Мерекаловым на новогоднем приеме 10 января, который нацисты устроили в Имперской канцелярии. По обыкновению, туда приглашали весь дипкорпус, и все тщательно следили: как Гитлер будет разговаривать с послами, в какой очередности, сколько продлится каждая беседа. С советским полпредом – сенсация! – канцлер разговаривал около десяти минут, причем заинтересованно и любезно. Осведомился о семейных делах, пожелал успехов в работе. Под конец оба обменялись новогодними поздравлениями и пожеланиями мира и счастья народам и правительствам Германии и СССР{175}.

В отчете полпредства этот момент был должным образом зафиксирован: «Гитлер несколько дольше, чем с другими дипломатами, беседовал с советским полпредом. И хотя беседа носила исключительно личный характер и не была отмечена германской печатью, печать других стран увидела в этом серьезный намек на сближение между СССР и Германией»{176}.

Чтобы возглавить делегацию, собиравшуюся отправиться в Москву, из отпуска в срочном порядке отозвали Карла Шнурре – тайного советника Аусамта, шефа восточноевропейской референтуры политико-экономического отдела. Согласовали, что делегация отправится в Москву 29 января из Варшавы, где у Шнурре были намечены торговые переговоры с поляками. Но дальше дело неожиданно застопорилось. Шнурре добрался до Варшавы и там застрял.

Мерекалов и Астахов встревожились, однако немцы поначалу уверяли, что все идет своим чередом и заминка носит технический характер. 27 января Мерекалов завтракал у Шуленбурга. Посол информировал полпреда, что по дороге в Москву задержится на два дня в Варшаве, чтобы заказать сапоги (видно, польских сапожников он предпочитал немецким и русским), а затем «выедет вместе с ждущим его там Шнурре»{177}. Трудно сказать, удалось ли Шуленбургу сшить сапоги (в этом вопросе ему вряд ли что-то могло помешать), но в советскую столицу он выехал один.

28 января Мерекалову позвонил Вилль и сообщил, что Шнурре в Москву не поедет, так как дела требуют его присутствия в Берлине. Но какие именно, не уточнил{178}. А 6 февраля Вилль вызвал полпреда и информировал, что переговоры с советскими представителями пока поручено вести не Шнурре, а Шуленбургу и Хильгеру. Это был уже совершенно другой уровень, означавший другое отношение к инициативе, выдвинутой самими немцами. Вилль проговорился о том, что 13 февраля Шнурре снова ждут в Варшаве{179}, из чего можно было заключить, что в своих внешнеполитических контактах Германия отдала предпочтение не СССР, а Польше.

По мнению полпредства, отмена миссии Шнурре объяснялась преждевременной утечкой информации в прессу и рядом других причин. «Газетные слухи породили немало беспокойства у фашистских друзей [то есть союзников Германии], которые, возможно, стали запрашивать немцев и даже упрекать в том, что, мол, проводя кампанию за изоляцию Советского Союза, вы сами же развиваете отношения с ним. Если ко всей этой кутерьме прибавить поездку Риббентропа в Варшаву, созыв 30 января рейхстага, то все это вместе взятое, видимо, и явилось основанием к отмене поездки Шнурре в Москву»{180}. Это было объяснение Мерекалова.

Главное, однако, определялось тем, что в немецком руководстве еще окончательно не сформировалось единое мнение относительно того, в какой степени Берлину нужна Москва. Одновременно с «русским вариантом» рассматривалась возможность достижения договоренности с Польшей, что позволило бы Германии мирным путем поставить эту страну под свой контроль, то есть реализовать «второй Мюнхен», при посредничестве англичан и французов или без них.

5–6 января Гитлер принимал Юзефа Бека, а 25 января, в одно время с подготовкой миссии Шнурре, в Варшаву прибыл для переговоров Риббентроп. В обоих случаях от поляков требовали отказаться от сближения с СССР и просили не принимать в Варшаве Литвинова. Заодно соблазняли перспективой совместной агрессии против Советского Союза и обещали не покушаться на Украину и Литву, которые немцы, дескать, готовы были полностью отдать Польше. Гитлер и Риббентроп заверяли, что не намерены отбирать у литовцев Мемель (Клайпеду), поскольку это прерогатива поляков. Но в бочке с медом имелась ложка дегтя: в обязательном порядке уступки Берлину в вопросе о Данциге (присоединение его к Германии) и экстерриториальной железной дороги и автострады через данцигский коридор.

В отношении Советского Союза Бек не возражал и заверил, что Литвинова в Варшаве не ждут (через несколько месяцев туда приехал Потемкин). Заверения по поводу Украины, Литвы и Мемеля были восприняты с удовлетворением. Даже возможность строительства экстерриториальной дороги априори не отрицалась.

По всей видимости, по результатам общения с Беком Гитлер и Риббентроп пришли к выводу, что с розыгрышем русской карты можно повременить. Аналогичную реакцию вызвала встреча Риббентропа в Варшаве с президентом Польши Игнацием Мосцицким. Все это не могло не повлиять на миссию Шнурре. Свою роль сыграла и упоминавшаяся утечка информации в западную прессу, к чему в германском МИДе не были готовы.

Через несколько десятков лет после окончания Второй мировой войны Безыменский встретился со Шнурре и задал ему вполне закономерный вопрос: как можно было совместить визит Риббентропа в Варшаву – последнюю попытку «вербовать» Польшу в качестве союзника против СССР – с намеченной им же поездкой Шнурре в Москву для ведения переговоров с тем же СССР? Последовало такое разъяснение:

– Я согласно указаниям приехал в Варшаву, встретился с Шуленбургом. Договорились, как будем вести переговоры. За несколько дней до этого в Берлине Шуленбург встречался с Мерекаловым, все было условлено: на 30 января был назначен первый разговор с Микояном. Но здесь разразился скандал: сначала одна лондонская газета сообщила о предстоящих советско-германских переговорах…

Шнурре вспомнил точно: это была та самая статья Вернона Бартлета[27] в «Ньюс кроникл», которую «Правда» перепечатала 31 января с явным намеком на то, что эти переговоры могут иметь далеко идущие последствия.

– Риббентроп вызвал меня в отель «Бристоль», – вспоминает Шнурре, – и был очень резок:

– Вы возвращаетесь в Берлин!

– Но, господин министр, у меня на 30-е прием у Микояна…

– Это не пойдет! Вы возвращаетесь обратно. Это прямое указание фюрера…

Испуг Риббентропа мой собеседник объяснял так: конечно, немецкая сторона была заинтересована в советских поставках, но тогда еще не собиралась придавать торговым переговорам столь далеко идущий смысл. Скандала же Риббентроп старался избежать. Поэтому немцы были вынуждены нарушить все дипломатические каноны и просто отказаться от поездки, что нанесло советской стороне явное оскорбление. И он, Шнурре, долго чувствовал это…{181}

Итак, визит Шнурре отменили. По некоторым данным, немцы даже ограничили его свободу, чтобы помешать выехать в Москву. Временный поверенный в делах СССР в Польше Павел Листопад докладывал 30 января о том, что Шнурре «в течение шести дней сидит как бы под домашним арестом». Кроме того – тоже показательная деталь, – ни поляки, ни немцы не пригласили