— Ах так! Ну, тогда можете печатать что хотите. Ссылайтесь на меня, если сочтете нужным, публикуйте мою фотографию, номер моей социальной карточки — короче говоря, делайте все, что взбредет вам в голову. — Он хмыкнул, сделал паузу и добавил: — Шутка.

— Я уже понял.

— И очень хорошо, что поняли. Так что не перегибайте палку. В остальном же резвитесь в своем богоспасаемом крае, как вашей душе угодно.

Мои старые приятели, с которыми я рос в Бруклине, испытывали примерно такие же чувства. Считали, что, выехав за пределы Нью-Йорка, они вроде как перебираются за границу. А уж если переезжали границу штата, то и вовсе оказывались чуть ли не в стране «третьего мира». Между прочим, часть моего существа, навсегда отравленная асфальтом, во многом с ними солидарна.

Я вкратце пересказал нашу беседу Арту, который снова поскреб в бороде, откинулся на спинку стула и, устремив взгляд вверх, в очередной раз попытался отыскать руководство к действию в начертанных на потолке невидимых скрижалях.

— Подведем некоторые итоги, исходя из того, что ты мне рассказал. Итак, что мы имеем? А имеем мы мертвого парня, — Арт поднял большой палец правой руки, — о котором никто не может сказать, как и отчего он умер. — Он выставил вверх указательный палец. — Далее. Никто не знает, кто сообщил властям о его смерти. — Средний палец. — На попытку неудачного ограбления не похоже. — Безымянный. — Местной полиции на это дело наплевать. Что же до полиции штата и федералов, то у них нет причин в нем копаться. — Он растопырил пятерню и помахал ею над головой. — Сам исследуемый субъект, хотя и был профессором, почти ничему не учил и носил при себе пушку. И у него не было ни семьи, ни друзей — никого и ничего.

— Да, это, пожалуй, все, что мы знаем. Не забудьте только странный случай с платным таксофоном.

— Правильно, — медленно сказал Арт. — Присовокупим ко всему сказанному выше еще и таксофон. Возможно, хотя шансы и невелики, нам удастся что-нибудь из этого выжать. Хочешь еще куда-нибудь позвонить? — Я покачал головой. — Ну и ладно. Сейчас семь тридцать, и мне пора отправляться на выпивку к Остелу. О Господи! Опять, наверное, будет угощать меня своим мерзким шерри с привкусом ацетона… Но как бы то ни было, завтра утром встречаемся здесь. Будь готов к разговору об этом деле с одним человеком. О'кей?

— Буду. С кем мне придется разговаривать?

— Завтра узнаешь. И убери, пожалуйста, с лица это скептическое выражение — в противном случае не видать тебе другой работы, кроме репортерской.

Наше золото — идеальная субстанция, не имеющая желаний, подобная божеству; наша сера — не идеальная активная субстанция, жаждущая совокупления и исполняющая функцию мужчины. Все земные субстанции начинаются с этого брака.

Хамид Шорбат ибн Ми ибн Салим Ферахид. В спектре музыки и солнечного света

На платформе Юрий чокнулся и выпил на прощание по рюмочке со всеми членами своей семьи, а с отцом — даже две. Лица раскраснелись от водки и ветра, хотя они прятались от непогоды, притулившись у стены станционной постройки, там, где скат крыши образовывал своеобразный навес. Потом, по дороге от станции к поезду, мать несколько раз останавливалась, чтобы напоследок горячо обнять и поцеловать его. А еще она постоянно поправляла воротничок его рубашки, разматывала и снова заматывала шарф, все сильнее стягивала у него на груди пальто, поэтому, когда они дошли наконец до поезда, он чувствовал себя гусеницей, заключенной в тесную оболочку кокона.

Как только поезд, вздрогнув всеми своими сочленениями, отошел от станции и покатил по рельсам, набирая ритм и скорость, Юрий провалился в тяжелый пьяный сон. Позже, когда он проснулся и взглянул в окно, хаотичные московские пригороды с их узкими улочками, покосившимися от времени домами, полуразвалившимися кирпичными зданиями фабрик и березками на обочине уступили место тянувшимся по обеим сторонам дороги бесконечным сосновым и еловым лесам. Кое-где на прогалинах открывались взгляду возведенные без всякого плана небольшие дачные поселки с крохотными деревянными домиками и разбитыми дорогами. В домиках горел свет, и они напоминали попыхивающих трубками завсегдатаев кабачка, которые болтали, сбившись в кучки.

Каждый раз, выглядывая из окна, Юрий думал: «Так далеко от дома я еще не забирался». Потом, немного почитав или написав письмо, снова смотрел в окно и вздыхал: «Нет, прежде было не так далеко. Вот сейчас я действительно отъехал от дома, как никогда раньше». Обозревая проплывающие мимо просторы, он испытывал легкую ностальгию по тому Юрию, который смотрел в окно сорок минут назад, и не видел еще того, что открылось умудренному преодоленным временем и расстоянием Юрию нынешнему. Так, слегка жалея и понемногу теряя себя прежнего, он пробыл в пути четыре дня и, пересаживаясь в Новосибирске на другой поезд, вдруг осознал, что стал куда более умудренным в житейском смысле человеком, нежели тот замоскворецкий паренек, который покинул родной дом около ста часов назад.

Путешествие продолжалось еще три дня. Почти мифические дремучие леса — такие огромные, что попадавшиеся по пути редкие города казались следами перфорации, дырками, пробитыми в беспредельной дикости, — с течением времени уступили место гористому краю. В свою очередь, горы, постепенно понижаясь и уплощаясь, превратились в степь, и ровный как стол, бесконечно-однообразный коричневый ландшафт лишь изредка нарушался белыми пятнами сопок, видневшимися в отдалении. Горизонт был такой призрачный, что казался чуть ли не отвлеченной идеей.

Во время остановки на станции Актогай Юрий заметил черного скорпиона, ползавшего по вагону, но проводница — могучая женщина воинственной наружности и нрава — увидела его и сбросила веником на рельсы. Она сказала Юрию, что узбеки верят, будто скорпион приносит счастье, но она лично думает обратное, поэтому приказала девушкам, находившимся под ее началом, вооружиться вениками и отгонять этих насекомых, норовивших во время стоянки пробраться в вагон. Она также поведала, что если уж ужалил скорпион, то единственное средство излечиться — это намочить кусок муслиновой ткани в водке, настоянной в течение трех минут на сусле святого Иоанна, приложить его к укушенному месту и держать ровно тридцать три минуты, чтобы настой успел вытянуть яд из ранки на ткань. Потом, действуя со всей возможной осторожностью, отравленный муслин необходимо сжечь, а пепел развеять по ветру.

В конце этого разговора — единственного за все время пути — Юрий с готовностью кивнул, но ничего не сказал. Когда же поезд наконец достиг Ленинабада, Юрий, увидев стоявшего на платформе сержанта, вдруг испытал мимолетную тревогу от необходимости вновь контактировать с другими людьми.

— Инженер Кулин? — осведомился сержант. Юрий кивнул. — Могу я взглянуть на ваши документы? Паспорт и пропуск?

Опять этот пропуск — всевластный клочок бумаги с непременными печатью и подписью, удостоверявшими проставленную в нем информацию, превращая ее в непреложную истину. Если бы, к примеру, в пропуске говорилось, что его податель имеет десять футов роста и багровые пятна на коже, и означенная информация заверялась печатью Особого отдела при Верховном Совете, а податель обладал шестью футами и нормальной кожей, то проверяющий наверняка списал бы несоответствие на собственное искаженное восприятие действительности, даже не подумав усомниться в правильности сведений, обозначенных в документе.