Опять это слово. Подруги. Оно повисло в воздухе облаком угольной пыли. Нет. Прежде у нее никогда не было подруг. Так вот каково это. Иметь людей, с которыми можно поговорить. Людей, которым можно задать вопросы. Людей, которые сварят твоей больной маме чесночный суп.

А какая подруга она? Та, кто лжет им? Обманывает. Подруга, которая однажды покинет их, даже не объяснив, куда и почему ушла. Она ужасная подруга, и потому у нее раньше никогда никого не было. Она их недостойна.

– Не знаю, что сказать, – пробормотала Даньелл.

– Ничего и не надо говорить, дорогая, кроме «спасибо», – ответила миссис Хаклберри.

«Спасибо»…

Это слово она употребляла нечасто. Ей было некого благодарить, кроме себя самой. Некого, кроме Гримальди, который много сделал для нее, но не нуждался в благодарности. Она работала, чтобы отплатить ему. Никого не просила о помощи. И ей не предлагали помощь, что ее вполне устраивало. Ни обязательств, ни обещаний. Когда-то очень давно два человека, которым Даньелл доверяла, предали ее, но что-то подсказывало, что миссис Хаклберри и Мэри никогда не предадут.

– Спасибо за суп, – прошептала она, вставая и собираясь подняться наверх.

– Я очень рада, – ответила экономка. – А теперь поспешите к матери и не задерживайтесь там. Вам нужно выспаться. Завтра тяжелый день.

– Очень тяжелый, – поддакнула Мэри.

– Почему? – насторожилась Даньелл. – Что будет завтра?

– Разве леди Дафна не сказала? Она устраивает бал, – ответила миссис Хаклберри.

Даньелл заплатила лакею Найджелу, чтобы он оставил открытой заднюю дверь рядом с лестницей для слуг. Заверив Тревора, что ей не нужен помощник, чтобы нести суп, она провела весь вечер, читая матери. Той суп понравился. Ей даже стало лучше.

Даньелл оставалась у матери заполночь.

Вернувшись к дому лорда Кавендиша, она пролетела переулок, подобно призраку, взбежала на заднее крыльцо и тихо скользнула в незапертую дверь. И уже хотела поставить ногу на нижнюю ступеньку лестницы, когда из темноты раздался низкий голос:

– Поздняя ночь, вот как?

Инстинкт взял верх. Она выхватила нож из ботинка, развернулась и прижала руку к горлу человека, стоявшего во мраке в полушаге от нее.

– Могу откровенно признаться, что никогда в жизни не был более возбужден, чем в этот момент.

Прошло несколько секунд, прежде чем Даньелл удалось успокоить колотившееся сердце. Кейд! Конечно! Кому еще быть?

– Что вы здесь делаете? – возмутилась она.

– Хотел задать вам тот же вопрос. Прошлой ночью вы просто хотели выпить капельку портвейна. Теперь вытащили нож? Смотрю, не сидится вам на месте, – заметил Кейд.

– Прошу прощения.

Она отняла руку, отступила и сунула нож в ботинок.

– Не извиняйтесь. Я искренне наслаждался происходящим.

– Правда?

Девушка скрестила руки на груди и увидела его улыбку в луче лунного света, проникавшего в окно за ее спиной.

– Не многих я знаю камеристок, умеющих так ловко обращаться с ножом. Мне нужно почаще выходить в свет.

– И сколько камеристок вы знаете?

– Достаточно.

– Возможно, вы не так хорошо их знаете. Женщина должна уметь защитить себя на лондонских улицах. Особенно по ночам.

– А эта фраза просто побуждает задать следующий вопрос: что же вы делали на лондонских улицах ночью?

– Это долгая история, – вздохнула Даньелл.

– У меня есть время.

Он прислонился плечом к стене.

Даньелл наклонила голову:

– А если я предпочту не рассказывать?

– Уважаю ваш выбор, но задал бы, если бы мог, другой вопрос.

– Какой именно?

Она отвела руки за спину и привалилась спиной к стене.

– Где вы научились так орудовать ножом?

Губ Даньелл коснулась полуулыбка:

– Похоже, у каждого из нас свои тайны.

– Тайны?

– Где вы были сегодня вечером?

– Прекрасно, если вы собираетесь сунуть нос в мои тайны, по крайней мере, пойдемте в библиотеку и выпьем вместе.

Через десять минут Даньелл удобно устроилась на диване в библиотеке. Кейд сидел напротив, в большом кожаном кресле. Она вертела в руке бокал, разглядывая темную жидкость.

– Итак, – начал он, – если я расскажу, где был сегодня вечером, расскажете, где были вы?

Посмеет ли она сказать ему правду? Что, если он начнет задавать вопросы о ее матери? Она никогда и никому не рассказывала о прошлом мамы. Да никто и не спрашивал. Зато спрашивает сейчас Кейд.

– Хорошо. Только вы первый.

Кейд поднял бокал, словно желая произнести тост:

– Почему я знал, что вы собираетесь это сказать?

– Весьма удачная догадка?

– Я пил с друзьями.

– Весьма уклончивый ответ. Где? С кем?

– Сомневаюсь, что вы их знаете, милая.

– Возможно, это правда, но по крайней мере скажите, где?

– Гостиница «Любопытный козел».

– Ваше любимое место?

– Полагаю, можно сказать и так. Довольно проволочек, куда вы ходили?

– Навещала маму.

Как только слова сорвались с губ, она удивилась самой себе. Как это она так легко сказала правду?

– Вашу мать?

Кейд тоже казался удивленным.

– Да. Она… нездорова.

– Что с ней?

– У нее… чахотка. Врач говорит, она не проживет и года.

Теперь Даньелл сказала это вслух и словно освободилась от невидимых оков. Она жила с этим каждый день, но не позволяла себе никому об этом рассказать. Теперь же рассказ принес ей облегчение.

Девушка глянула на Кейда. Он красив, но дело было не только в этом. Если она позволит себе задуматься… есть в нем некая чуткость, и поэтому с ним легко говорить. Он обаятелен, да, но дело было не только в этом. Он также… дружелюбен. Добр. Да, именно это слово. Добр. Это было неожиданно. Правда заключалась в том, что она подпала под его обаяние. Ее влекло к нему. Ей нравилось разговаривать с ним. Пусть Кейд – человек славный, но он также объект ее слежки. Не говоря уже о том, что он может оказаться французским шпионом, который не задумается ударить брата в спину. Но наверняка она ничего не знала.

Даньелл знала одно: слежка за ним может помочь ей увезти мать в домик у моря, на который она копила большую часть своей жизни. Если Даньелл выполнит последнее задание, Гримальди обещал, что освободит ее на все время, которое понадобится, чтобы присмотреть за матерью. И лично добавит недостающие деньги.