уставшим и больным. Через каждое слово слышался кашель:

– Я тебя ждал сегодня.

– Твоя мама попросила не приходить. Видимо, боится, что я тоже заболею. Во всём дурацкая куртка виновата.

– Ясно. Что днём делала?

– Да так, ничего. Читала, – соврала я. Мне не хотелось говорить, что я бегала в кино, пока он лежал дома с температурой.

– Ладно.

– Лечись давай.

Он засмеялся и снова закашлял. Смех вышел лающий. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и сбросили вызов. Я легла спать, а утром папа отвёз на вокзал Володю. В школу я шла на своих двоих и даже не подозревала, во что выльется мой вчерашний поход в кино…

На занятиях я снова сидела одна и от скуки перебирала листки тетрадей. Если кто-то и шептался сзади, то я не слышала. После второго урока мне объявили, что вечером я уезжаю в Санкт-Петербург на всероссийский конкурс по английскому языку. Я радовалась, грезила о победе и мечтала обнять Ромку. Казалось, что, если я не увижу его сегодня, то непременно умру. В конце концов, у нас оставалось всего шесть часов до разлуки на целых четыре дня.

В звонок пришлось звонить долго. Ромка почему-то не спешил открывать мне. В какой-то момент я даже решила, что дома никого нет. Убрала палец с белой кнопки, загрустила и уже собралась спускаться вниз, но дверь наконец распахнулась:

– Привет!

– Привет.

Он был одет в чёрный шерстяной свитер. На ногах тёплые носки, словно сваленные из овечьей шерсти. На щеках слишком густой и нездоровый румянец.

– Как самочувствие?

– Пойдёт.

Я улыбнулась и почему-то подумала о шарфе, которого явно не хватало в этом чересчур утеплённом образе.

– Впустишь меня?

– Заходи.

Что-то насторожило меня в интонации его голоса. Обычно Ромка никогда не вёл себя так. Не озирался по сторонам, не щурил глаза, не разговаривал сквозь зубы. Я списала всё на бронхит. Тётя Глаша с детства учила меня, что обижаться на больных мужчин – грех: «Нет ничего хуже, чем мужик с температурой тридцать семь и три, – говорила она, – отвратительнейшее создание». Я скинула ботинки, повесила пуховик на крючок и на всякий случай широко улыбнулась:

– Сделать тебе чай?

– Нет.

–Тебе что, льдинка в глаз попала? – миролюбиво съехидничала я, по привычке пытаясь пригладить его вихрастую чёлку. Он отодвинул голову и отступил назад. Моя рука замерла в воздухе на полпути к его лбу. – Ты как Кай из «Снежной Королевы».

– Бери ниже. В сердце. – Он кашлянул, провёл рукой по волосам и как бы невзначай бросил куда-то в сторону: – Что вчера читала?

Я сглотнула. Сердце забилось в груди быстрее. По венам вместе с кровью побежал страх. Щёки горели. Я кожей чувствовала, что за этим вопросом стоит что-то большее, чем обычное любопытство.

– Так что ты вчера читала? Ахматову или «Записки юного врача»? – продолжил Ромка, испепеляя меня взглядом.

Что говорят в таких случаях в книгах или сериалах? «Я все объясню…» Или: «Это не то, что ты думаешь». Отпираться было бессмысленно. Он знал. Знал правду. Знал, что я вчера солгала. Я видела это по его глазам. Кто-то донёс ему на меня. Но только кто? И самое главное – что? Что ему про меня наговорили?

– Я не читала, – пришлось признаться мне. Голос звучал хрипло: в горле пересохло. От волнения я начала кашлять. – Папа попросил меня показать город одному нашему знакомому с дачи. Его зовут Вова Стариков. Мы просто сходили в кино и в музей. Я не сказала вчера, потому что…

– Потому что что? – напирал он.

– Потому что испугалась, что ты обидишься. Ничего не было. Я клянусь: ничего не было.

– Не было – сказала бы сразу. А ты обманула. Я к тебе прикоснуться лишний раз боялся. Ценил то, что ты чистая. А видишь, как вышло. К другому , значит, это не относится.

Я прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Назревала буря, и у меня не возникало идей, как спастись от неё.

– Кто тебе сказал? Бурунова? Костя? Или Князева?

Он не ответил. Я прикусила костяшку на левой руке. Слёз не было. Только разочарование.

– Нет, мне всё же интересно. Почему ты веришь этому человеку больше, чем мне? – Сердце переполняла злость, к которой секундой позже добавилась боль. Они сплелись воедино и не хотели слушать разум. Я повысила голос. Эмоции зашкаливали, и мне было плевать, что у меня закончились аргументы.

– Уходи, – Ромка произнёс это слово громко и отчётливо, а потом отвернулся и пошёл к дверям своей комнаты. На секунду я оторопела, потому что ждала чего угодно: криков, оскорблений, упрёков, но только не страшного «Уходи…»

– Я… Ты должен мне верить.

– Уходи, – так же тихо повторил он, – и дверь за собой захлопни.

Я не стала спорить. Натянула ботинки, схватила с вешалки пуховик и выбежала в подъезд на площадку. Знаете, в Соединённых штатах Америки, когда человек поступает в больницу, его всегда просят оценить уровень боли по шкале от единицы до десяти. В тот день я поставила девятку.

Бежала домой пулей, плакать себе не разрешала, дорогу почти не видела и всё время мыслями возвращалась к нашему разговору в прихожей. Это самое «Уходи» казалось мне началом конца. Долгого и мучительного.

Папа с работы ещё не вернулся. В сердцах я даже обрадовалась этому. Боялась, что начну обвинять его в нашем с Ромкой разрыве. Мне нужен был кто-то виноватый. А ещё хотелось хоть чем-нибудь занять голову. Не думать, не чувствовать, не жить… Разложив по кровати учебники, я с остервенением начала повторять то, что и так знала. Даже сделала домашнее задание по математике, которое бы всё равно проверять не стали.

На вокзал меня отвёз папа. Я молчала, он ‒ тоже. Может, и догадывался о моём состоянии, но в душу лезть не хотел. Просто закинул сумку на полку и, поцеловав в макушку, пожелал удачи.

Конкурс прошёл плохо. Призовое место я не заняла, но меня впервые в жизни это не волновало. «Уходи» не просто сводило с ума, оно выворачивало внутренности наизнанку. Лидия Семёновна что-то говорила и говорила, а я, уронив голову на руки, смотрела на движущиеся деревья за окном. Домой не хотелось: легче мне не стало.

Приехали мы рано – около половины шестого. На перроне нас, естественно, встречал папа. Ромки не было. Я смахнула слёзы и отвернулась. Глупость какая: а с чего это он должен был быть здесь? Мы же в ссоре и, скорее всего, расстались. Папа обнял меня за плечи, а потом мы втроём сели в машину.

– Не спрашивай пока ничего,