Он не знал, сколько они сидели в темноте и сколько еще осталось. Кажется, даже пару раз удалось задремать, тело и разум просто не выдерживали. Он не заметил, плавно ли уменьшилась качка, просто обратил внимание, что, в очередной раз провалившись в дрему, проспал, кажется, дольше, чем прежние мгновения, после которых волей-неволей приходилось просыпаться. Кто-то попробовал снова зажечь светцы, и лучина не выпала из расщепа.

— Кажется, успокаивается, — сказал Рамон. Увидел, как вскинулся Хлодий, как Эдгар осенил себя священным знамением. От приклеенной улыбки уже сводило скулы, и он позволил себе расслабиться. Зевнул, прикрывая рот ладонью, оглядел своих людей. — Не знаю, как кто, а я устал как собака. Проверяем вещи, наводим порядок и — спать.

Как оказалось, буря действительно закончилась. Когда Рамон отоспался и выбрался на палубу, небо сияло солнцем. Большинство пассажиров выбралось из трюма отдышаться, многие лучились пьяным весельем. Молодой человек огляделся. Помрачнел, заметив торчащий гнилым зубом обломок мачты. Вокруг второй суетились матросы, меняя обрывки паруса на запасной. Рамон еще раз оглядел ошалевших от счастливого спасения людей и пошел к маркизу. Тот оказался в своей каюте, но добиться от него ничего не удалось — Дагобер был мертвецки пьян. Рамон вздохнул и пошел искать капитана.

Снова выбравшись на палубу, он отыскал взглядом Бертовина:

— Собери людей.

— Что-то случилось? — забеспокоился тот.

— Собери людей, — повторил Рамон. — Вот хотя бы здесь — никто внимания не обратит.

Долго ждать не пришлось.

— Я говорил с капитаном, — начал Рамон. — И то, что услышал, мне не понравилось. Первое — за три дня нас отнесло от курса, и довольно далеко. Второе: мачта сломана, а значит, вместо двух парусов у нас остался один. Третье — ветер утихает, и мы можем оказаться в полосе штиля, а на нефе[18], как вы все уже заметили, весел нет. Все это значит, что до места мы доберемся куда позже, чем планировали.

— А когда? — подал голос Эдгар.

— Почем мне знать? Капитан говорит, что, если ветер останется таким, как сейчас, — через две недели. Возможно, дольше. Намного.

— Когда мы садились на корабль, две недели должен был занять весь путь.

— Да, и то в худшем случае, — кивнул Рамон. — Мы живы, это главное. Если кто-то хочет напиться по этому поводу, я не против. Но прежде чем продолжить радоваться, нужно кое-что сделать.

— Приказывай, — сказал Бертовин.

— Возьми Хлодия, пересчитай, сколько осталось еды, воды и хмельного. Треть еды отложишь, остальное подели на две недели, будешь выдавать утром каждому его дневную долю, дальше пусть поступают с ней, как хотят.

— Негусто выйдет.

— Негусто, — согласился Рамон. — Ничего, не отощаем. Воды прибережешь половину. Выпивки — две трети.

— Отметили, называется, — буркнул кто-то.

Воин нашел его взглядом:

— Свою долю можешь взять всю и вылакать прямо сейчас. Но если дело обернется совсем плохо, то вино, разбавленное морской водой, можно пить. А вот морскую воду в чистом виде — нет.

— Я понял, господин. Прости.

Рамон обвел взглядом своих солдат:

— Я очень надеюсь, что до этого не дойдет. Но лучше пусть я буду трусом, испугавшимся тени, чем мои люди будут голодать.

Он снова обернулся к Бертовину:

— Еще одно. После того как вы с Хлодием закончите, оставь кого-нибудь сторожить еду. Пока одного, там посмотрим. Мало ли.

— Понял, господин.

— Все. Свободны.

Эдгар осторожно тронул брата за плечо:

— Думаешь, все так плохо?

— Не знаю. Одна мачта цела, а значит, нас не будет носить по морю без руля и без ветрил. Но я должен думать о худшем… в Агене под конец осады, говорят, были случаи людоедства.

— Не сравнивай язычников с…

— Люди везде одинаковы. Неважно, в кого ты веришь: поскреби любого, получишь дикаря. Я надеюсь, до крайностей не дойдет. Очень надеюсь.

— Ты циник, погрязший в безверии.

— Может быть. Но когда от тебя зависят люди, лучше быть погрязшим в безверии циником, чем блаженным, верящим, будто все люди чисты и невинны лишь потому, что молятся одному и тому же богу.

— Мне жаль тебя, брат.

Рамон пожал плечами и отвернулся, уставившись в море. В тот день они больше не разговаривали.

Капитан не ошибся в предсказаниях: путь занял еще две недели, и к концу плавания многим пришлось затянуть пояса. До кошмаров, которыми пугал Рамон, дело не дошло, но Эдгар облегченно вздохнул, когда на горизонте показался берег. С братом они давно помирились, и выяснять на опыте, кто был прав в давнишнем споре о человеческой природе, как-то не хотелось.

* * *

Город встретил разноязыким гамом. Сойдя по пружинившим под ногами доскам, Эдгар замер на миг, обескураженный. Рамон подхватил его под руку, потащил вперед, сквозь людскую толчею. Солдаты копья последовали за ними.

— Куда мы идем?

— Ко мне. Уезжая, я оставил дом на слуг, да и Амикам обещал присмотреть. Тебе ведь все равно пока больше некуда?

— Я думал, меня встретят.

— Кто? Если мы задержались на неделю и никто не знал, доплывем ли? Сейчас Дагобер прикажет разместить тех, кто здесь впервые, доберется до отца — тогда за тобой пошлют. Не суетись.

Пришлось «не суетиться». Правда, всю дорогу Эдгара так и тащил под руку брат, не давая остановиться и разглядеть ни странно выстроенные дома, ни еще более странные одежды местных. «Успеется», — ворчал он и продолжал неуклонно вести куда-то.

— Куда торопишься? — не выдержал Эдгар.

— Домой. Я устал от бесконечной качки, тесноты, вони и чужих людей. Поэтому прошу тебя — пошли домой. Отдохну, высплюсь и свожу тебя погулять, если хочешь, — но не сейчас.

Эдгар вздохнул и подчинился.

Оказывается, Бертовин их обогнал — занятый разглядыванием города, Эдгар и не заметил этого, — и когда Рамон со своими людьми подошел к дому, их уже ждали. Немногочисленная челядь выстроилась во дворе, склонившись в поклоне. Рамон кивнул в ответ на приветствия, оставил брата на дворецкого, чтобы тот показал ему отведенную комнату и дом, и пошел к себе. Открыл дверь в свою спальню — за три года ничего не изменилось, да и что могло измениться, по большому-то счету? Разве что впервые в жизни он и в самом деле почувствовал себя дома. Он замер на миг, удивившись, а потом рухнул на кровать и рассмеялся. Будь что будет, но сейчас он — дома.

Постучавшись, в комнату заглянул пожилой слуга, спросил, будет ли господин есть.