К счастью, ничего другого мне в этот день не предстояло. Мануэль, как я уже знал, во второй половине дня оказывался в надежных, тренированных руках тети Юлии, которая собиралась пойти с ним купить куртку. Что касалось моей бывшей жены Гудрун, то она ждала моего звонка, ведь по электронной почте она еще не совсем доконала меня. И я бы, может, и позвонил ей ближе к вечеру, но она меня опередила.

– Привет, Гери, ну и историю ты раскрутил, она и впрямь умопомрачительная! Теперь о тебе все говорят. Я потрясена, а Флорентина тем более. И Бертольд поздравляет тебя, он специально из-за этого звонил из Варшавы, – сказала она.

При этом у нее был тот неконтролируемый голос, скачущий то вверх, то вниз, где в него вторгались то хроническая разочарованность, то полная зачарованность – совсем как тогда, когда я сделал ей предложение, в тот момент, когда наши любовные отношения уже выдохлись.

– Да, это по-настоящему классная история, – произнес я так небрежно, как только мог.

Нечасто мне выпадал случай столь искренне проявить перед Гудрун ложную скромность.

– И где ты только ее нарыл? Откуда она у тебя вообще? И как ты… Тексты написаны превосходно… и так много, – запиналась она. – И скажи, кто же этот… Где ты взял этого восхитительного мальчишку, этого Мануэля?

– Получил непорочным зачатием, как Дева Мария, – сказал я довольно близко к правде. – Это сын моей очень хорошей старой знакомой.

– Я ее знаю?

– Алису? Нет, вряд ли.

– Я, кстати, еще раз говорила с папой, – сообщила она после продолжительной искусственной паузы, в которой ее голосовые связки пришли в нормальное положение: в разочарованность. – И он сказал мне, что Норберт Кунц готов взять тебя назад.

– В самом деле?

– Тебе даже не придется извиняться, тебе нужно только…

– Гудрун, дорогая, – тут я уже чуть было не начал злиться. – Тема «Дня за днем» для меня закрыта раз и навсегда. Они выкинули из номера эту историю про Махмута, которая теперь гонит такую волну, потому что она не ложилась в русло их убогой идеологии. Я – туда – больше – не – вернусь! Это тебе понятно?

– А на что же ты будешь жить?

– На публикации вроде этой, для «Нового времени», – ответил я.

– Но много ли наберется таких историй?

– Достаточно наберется, – заметил я.

– И все они только тебя и дожидаются?

– Частью дожидаются они, частью дожидаюсь я, и иногда мы будем идти навстречу друг другу, я так думаю.

Это были те фразы, которые нравились мне самому, но Гудрун не знала, что с ними делать, и по ним-то она в свое время и заметила, что больше ей со мной делать нечего.

– Гери, я просто беспокоюсь…

– Я знаю, Гудрун, но тебе беспокоиться абсолютно не имеет смысла, если я сам не беспокоюсь. Это мои заботы, они принадлежат мне. И я начинаю о них беспокоиться, когда они беспокоят меня, а пока они меня не беспокоят, то и я о них и не беспокоюсь, и уж тем более я не беспокоюсь о них, если вместо меня начинаешь беспокоиться ты. Понимаешь, что я имею в виду?

Тут она больше ничего не сказала, и мы смогли распрощаться довольно мирно и спокойно.

* * *

Только я успел разделаться с Гудрун и ее, как я знал, вполне справедливым беспокойством и хотел уже посмотреть последние имейлы на тему дела Махмута, как последовал еще один звонок. То была Клара Немец из «Нового времени». И это был явно день взволнованных женских голосов по телефону.

– Господин Плассек, не могли бы вы сегодня ненадолго зайти ко мне в редакцию?

– Сегодня? Это довольно затруднительно, – сказал я, глянув на свою полосатую фланелевую пижаму. – А в чем дело?

– Мне бы не хотелось говорить об этом вот так.

– Это плохая новость?

– Нет, это не плохая новость, это хорошая новость, и даже, я думаю, особо хорошая новость. И об этом нам надо поговорить.

О’кей, это был аргумент. Я бы еще с удовольствием спросил, не связана ли эта особо хорошая новость – а вдруг – с работой для меня. Но я не хотел рисковать и пообещал зайти в редакцию ближе к вечеру.

Меня принимали как какую-нибудь поп-звезду – правда, скорее поп-звезду типа Кита Ричардса или Оззи Осборна, когда примешивается уже немного смирения перед преклонным возрастом и его следами, а может, то было сострадание, поскольку собравшийся небольшой приветственный комитет был однозначно уже следующего поколения журналистов и производил впечатление поразительной свежести и полноты сил. Все они исправно назвали свои фамилии, дождались рукопожатия и потом разошлись по рабочим местам.

– Может, хотите кофе? Или чаю? Или воды? – спросила Клара Немец.

Она производила впечатление радостно возбужденной.

– Нет, спасибо, не хлопочите.

– Или пива?

Я задумался.

– Да, пожалуй, маленький стакан, – согласился я.

– У нас только бутылка.

– О’кей, тогда пусть будет бутылка.

Я ведь не обязан был выпивать ее всю. Клара Немец ждала, когда я сделаю первый глоток.

– Господин Плассек, сегодня в середине дня мы получили анонимное денежное пожертвование, – сказала она более или менее внезапно.

– Сегодня в середине дня? – переспросил я.

Ведь при сенсационных сообщениях не всегда улавливаешь с первого оборота, в чем состоит сенсация.

– Да, письмо отдали, должно быть, на стойку у входа. Я уже наводила справки, но госпожа Куннерт не может ничего вспомнить. Так или иначе, письмо попало ко мне. И когда я его открыла… Взгляните сами.

Она протянула его мне. То был белый конверт с наклеенными белыми полосками бумаги, на которых было напечатано: «В главную редакцию, Кларе Немец, лично». В конверте была толстая пачка денег и вырезка из газеты.

– Десять тысяч евро? – спросил я.

– Угадали! – воскликнула Немец.

Я пробежал глазами вырезку из газеты, в которой сразу заметил свою фамилию. Это был один эпизод из вышедшего в сегодняшнем номере очерка о деле Махмута, а именно тот, в котором говорилось о шансах возобновления процесса легализации беженцев из-за допущенной процессуальной ошибки. И в этой вырезке были выделены зеленым светящимся фломастером и снабжены тремя восклицательными знаками две фразы. То была цитата от неназванных укрывателей семьи Паевых, и она гласила: «Сейчас семье срочно нужен опытный адвокат. У нас на него, к сожалению, нет денег, но мы будем пытаться собрать их среди друзей».

– Значит, десять тысяч евро предназначены для Паевых, чтобы они могли позволить себе хорошего адвоката, – заключила Клара Немец.

Я кивнул. У меня как раз началась фаза, когда вещи из-за своего большого масштаба непостижимости не умещались в моей голове. И мне пришлось просить у нее еще одну бутылку.