– Скажите почему.

– Вообще-то, все дело в моем сыне Мануэле.

Мне понадобилось не больше трех минут, чтобы все ей объяснить. И временами – я клянусь, такого со мной никогда не случалось перед посторонними, – временами мне приходилось вытирать уголки глаз и как следует сглатывать, чтобы мой голос не оборвался. И я заразил ее этим, у нее тоже увлажнились глаза, и уже по одному этому она, вероятно, была вынуждена сказать решающее слово, и оно было именно тем, которого я так жаждал ради Мануэля.

– О’кей, завтра мы опубликуем эту историю, но много мы вам не заплатим, наш бюджет…

– Да мне вообще не надо за нее платить, – произнес я в первом порыве радости.

Когда ты безработный, тебе сравнительно легко быть щедрым.

– Чепуха, обычный гонорар вы получите.

Ну я, конечно, был не из тех, кто в таких случаях настаивает на своем. И я согласился.

– Но у меня есть еще одно условие, – сказала она.

Вот от этого «но-еще-одно-условие» как раз и терпели поражение все договоры о мире во все времена. Соответственно испуганно я, наверное, и выглядел.

– Вы должны написать нам для вторника еще один материал, касающийся этих беженцев. Если мы хотим в этом деле оказать давление на органы, мы должны подключить и другие СМИ. А добиться этого мы можем, только если наляжем как следует. Вы меня понимаете?

Да, я понимал ее очень хорошо. Работа шла на меня сама, но я понятия не имел, как мне ее осилить. Однако для верности подтвердил:

– Да, естественно, это же само собой разумеется.

– Вы справитесь сами? – спросила она.

Видимо, ее вера в способности пропащего бывшего журналиста из «Дня за днем» все-таки имела свои границы.

– Конечно, – сказал я и попытался надменно улыбнуться.

– И проверьте, пожалуйста, не изменилось ли что-нибудь в положении этой семьи беженцев. Чтоб не получилось так, что они уже уютно сидят у себя дома, – заметила она.

– Разумеется, я удостоверюсь. – Тут я уже целеустремленно пятился к выходу, чтобы не спровоцировать еще какие-нибудь условия. – В любом случае я вам очень благодарен, госпожа Немец, вы среди прочего спасли и мой выходной, – сказал я от порога.

– Посмотрим, достигнем ли мы чего-нибудь, – ответила она. – И еще одно, господин… Плассек, поскольку я как раз читаю ваше имя, – окликнула она меня. – Плассек, Плассек… Нет ли у вас родственника, который раньше писал для «Рундшау»?

Это был один из наиболее хитро сформулированных вопросов, которые ко мне обращали в последнее время. Не знаю, какую мысль она подспудно хотела мне этим внушить.

– Да, то был мой наивный младший брат, который хотел стать журналистом, чтобы изменить мир к лучшему, – ответил я.

– И кем он стал? – спросила она.

– Мной, – сказал я.

Сперва неприятная новость: она дожидалась в автоответчике и была от моей бывшей жены Гудрун.

«Привет, Герольд, это я. Не мог бы ты срочно мне перезвонить? У папы приступ ярости. Что это взбрело тебе в голову? Ты спятил? Старый Кунц ему рассказал. Нельзя же сразу все бросать только оттого, что один раз все пошло не по-твоему. Герольд, получить такую работу не так-то легко. Ты знаешь, сколько журналистов сидит на улице. Подумай все же и о Флорентине, она ведь смотрит на тебя снизу вверх. Тебе же придется сказать ей, что ты безработный. Ты этого хочешь? Или подумай о своей маме. Неужто она это заслужила? Где твоя гордость? Пожалуйста, попробуй исправить это дело. Норберт Кунц – не чудовище какое-нибудь, его можно уломать. И Бертольд знает кого-то из концерна PLUS, он может замолвить за тебя словечко, чтобы…»

Вот это было мне сейчас совсем не нужно. Я должен был сосредоточиться на главном, на Мануэле. Когда я позвонил ему, он как раз шел с друзьями в кино. Я сообщил, что наш репортаж про дело Махмута выйдет в понедельник в «Новом времени», эта газета гораздо, гораздо лучше. Своим пронзительным воплем радости он на время парализовал мой правый слуховой проход. Но я тут же предупредил его, что теперь нас обоих ждет работа и что надо срочно обсудить положение дел.

– Что, мне прийти после кино к тебе? Где ты живешь? – спросил он.

М-да, лучше не надо бы, но какая-нибудь альтернатива не пришла мне в голову.

– Да, хорошая мысль, – сказал я. – Пицца или кебаб?

Я уже приготовился отвечать на вопрос: «Что ты имеешь в виду под «Пицца или кебаб»?»

Но он ошеломил меня:

– Бутерброд с маслом и зеленым луком, если у тебя есть.

– Конечно, есть, – ответил я.

* * *

Итак, я забежал в магазин на Западном вокзале, купил сливочное масло, хлеб и зеленый лук, взял было еще «фруктовых гномиков» с молодым сыром в пластиковых стаканчиках, но снова вернул на полку, потому что запоздал с ними на добрый десяток лет. В четырнадцать они, наверное, уже пьют Red Bull, но я побоялся, что такую банку не смогу взять даже в руки. И я купил яблочный сок, а для себя – обычное.

Когда я оглядел свою совмещенную кухню-столовую-кабинет-спальню, которая при хорошей фантазии могла сойти за мини-лофт для малопривилегированных, я испытал жестокий противоуборочный ступор, потому что вещи отнюдь не случайно лежали там, где они лежали, а заслуженно завоевали себе за долгие месяцы каждая свое место. Но раскиданные повсюду картонные коробки и ящики с пустыми бутылками и банками, если присмотреться, действительно были лишними. Я вынес их все в переднюю, но там, к сожалению, им было не место, потому что из-за них не открывалась входная дверь. Я бы выставил их к дверям моих почтенных соседей – господина, а главное, госпожи Энгельбрехт, – которые уже несколько раз беспричинно заявляли на меня за нарушение тишины только потому, что я спотыкался на лестничной клетке, – я бы выставил их им на коврик, агрессивно охраняемый их обувью для улицы, но мне не хотелось сразу после увольнения нарваться еще и на выселение из квартиры. Таким образом, ящики и мешки временно угодили в ванную, а для успокоения я накинул на них сверху пару полотенец. После этого у меня еще оставались силы помыть два стакана и две тарелки и сунуть CD Мануэля с «Эфтерклангом» в аудиоплейер – и вот уже квартира чуть ли не в идеальном состоянии, ее оставалось только когда-нибудь убрать, помыть, расчистить – и подвергнуть генеральной реконструкции, но это было не к спеху.

* * *

– О, круто, моя музыка, – сказал Мануэль, даже не озираясь по сторонам, а прямиком шагнув к дивану, рухнул на него – и мы тут же приступили к обсуждению.

– У тебя есть какие-нибудь известия от Махмута? – спросил я.

– Да, у него все хорошо, только хочет домой.

– Завтра мы должны написать еще один очерк про него и его родителей, – сказал я.

– Круто. И у тебя есть какая-нибудь идея? – поинтересовался он.