– Мануэль ко мне привязался? – переспросил я.

– Да, я даже не знаю, как ты этого добился, но ты ему нравишься, – сказала она.

– Он классный парнишка.

– Да, он классный, весь в мать, – заключила она.

– Он мог бы делать свои домашние задания у меня дома, – предложил я.

При этом в моей голове пронеслись картины состояния моего жилища.

– Эта идея мне не нравится, – отрезала Юлия.

Видимо, она сумела по моим глазам отсканировать облик моей квартиры.

– Знаешь что, давай, ты проспишься от своего похмелья, и завтра утром мы продолжим разговор, – предложила она. – Мне пора на тренировку.

– О’кей, – сказал я.

Но если она вот это вот считает похмельем, она и впрямь живет на другой планете, чем я, что отнюдь не упрощает взаимоотношения между нами.

По дороге домой я купил в ларьке с едой пиццу с салями и пару банок выпивки. Когда я расплачивался, мне под руку подвернулась сложенная записка, которая торчала в моем бумажнике.

Дома я ее развернул. Там были нацарапаны какие-то пометки, если это вообще был мой почерк, его не так-то легко разберешь. Записи шли в столбик:

«Рундшау» / Бенджамин Целлер

«Штадткурьер» / Лидия Майзельхаммер

«Тагблатт» / Фердинанд Шмидтбауэр

и, обведенное двойной рамкой, отмеченное римской цифрой I и снабженное тремя восклицательными знаками:

«Новое время» / Клара Немец.

Должно быть, где-нибудь в баре Золтана я накорябал на бумажке названия газет и имена их главных редакторов. Но было странно, что у меня об этом не сохранилось ни проблеска воспоминания. Должно быть, очередной стакан шнапса был лишним и стер с моего жесткого диска в подкорке все записи или хотя бы один ночной файл.

Как бы то ни было, в качестве завершения этой катастрофической субботы я получил довольно терпимое занятие – разгадывать смысл этих записей, или, вернее, намерение, которое за ними стояло.

* * *

Разрешил ли я эту загадку засыпая или только уже во сне, я сказать не могу. Но когда в воскресенье я проснулся со сравнительно ясной головой, я, по крайней мере, уже знал, что делать.

Первым делом я вынужден был, хотя зарекался, еще раз переступить порог «Дня за днем», чтобы переписать со своего компьютера на флешку сверстанную страницу с репортажем про Махмута. После этого я разыскал номер телефона «Нового времени», позвонил туда и попросил соединить меня с главным редактором Кларой Немец, которую я знал по ее сатирическим передовицам: они были, пожалуй, самым остроумным, что можно было прочитать в нашей прессе. Госпожа Немец, как я узнал от ее секретарши, как раз сейчас проводила совещание.

– Мне срочно надо с ней встретиться для одного короткого разговора, – сказал я. Поскольку я и так знал, о чем она меня сейчас спросит, я добавил: – Я… э-э… независимый журналист. И речь пойдет об одном взрывном материале на тему беженцев.

– Сегодня не совсем удобно…

– Я знаю, воскресенье, у вас в наличии только половина сотрудников и так далее, но это действительно очень важно.

– Может быть, на следующей неделе и по телефону? Или, еще лучше, вы напишете нам имейл…

– Прошу вас, это действительно взрывная тема, которая не терпит отлагательства. Мне нужно всего пять минут, ну, может, шесть, самое большее семь, восемь маловероятно, а дольше десяти затянуться просто не может.

Она вздохнула:

– В четырнадцать часов?

– Спасибо!

Я ей понравился. Или она хотела поскорее от меня отвязаться.

* * *

Клара Немец была уж никак не орхидея, скорее куст бамбука, да и во всем остальном была противоположностью тети Юлии. Она посмотрела на меня – и я утвердился в ощущении, что со мной, в общем-то, все в порядке и что я, если судить по внешнему виду, иду исключительно верной или как минимум проходимой дорогой. Правда, я и пребывал в гораздо лучшем состоянии, чем накануне, и на мне была черная куртка, очень похожая на пиджак, это был самый серьезный предмет одежды, каким я располагал. Кроме того, тип вроде меня не представлял для журналистов «Нового времени» ничего особенного. Они контактировали и с обычными людьми на улице или в забегаловках – не в пример медитативно-беззаботным музыкальным гимнасткам из венских районов, заселенных выскочками.

Однако это ничего не изменило в содержании нашего разговора. Когда госпожа Немец преодолела шок, вызванный тем, что бывший коллега из «Дня за днем» прорвался в ее газету и даже в ее кабинет, чтобы сбагрить ей материал, от которого отказался жуткий бесплатной листок, она пошла на принцип. А принцип гласил, что в редакции хватает и своих штатных сотрудников, поэтому газета не может публиковать материалы сторонних авторов – ни из «Нью-Йорк таймс», ни из «Дня за днем». Но я, дескать, могу пересказать содержание мой статьи коллеге Зайбернигу, который отвечает за эти темы, и тот, конечно, благосклонно отнесется к материалу, если он того заслуживает.

Но Зайберниг, к сожалению, был не мой вариант. Однажды я наблюдал его за дегустацией вина, примыкающей к одному вечернему мероприятию для прессы. Люди, которые отхлебывают глоток и потом долго полощут им рот и булькают, сосредоточенно напрягая лоб, были мне в принципе подозрительны. Но, может, я просто завидовал, что таким людям для опьянения достаточно пары дегустационных глотков. Нет, Зайберниг мне точно не подойдет.

– Благодарю вас, что вы нашли для меня время, – сказал я и хотел уже направиться к двери.

Но тут я вспомнил про Мануэля и мысленно услышал «трехсекундный блюз». Должно быть, она заметила это по мне, поскольку бамбуком была лишь снаружи, а внутри, похоже, представляла собой как минимум цикламен. Потому что она спросила:

– О чем идет речь в вашей статье?

Моя годами хорошо скрываемая ярость на жизнь вдруг нашла выход и обрушилась на тех бандитов, которые поддерживали систему, где маленькому одаренному баскетболисту с оттопыренными ушами, никому не сделавшему ничего плохого, можно было отказать в праве на родину.

– Дайте взглянуть, – сказала Клара Немец, когда я немного успокоился.

Я воткнул флешку в мой ноутбук, открыл файл и показал ей очерк о положении и настроении Махмута, написанный от его лица. После нескольких строк она начала кивать и кивала все чаще, уже не переставая, и я увидел, как ее ладони вдруг сжались в кулаки.

Потом она взглянула на меня, полная ожидания, как будто я должен был предоставить ей всего один, но очень хороший аргумент, ради которого она могла бы поставить редакционные принципы с ног на голову, а репортаж – с колес в номер.

В таких случаях – по моему опыту – лучше всего было говорить правду, и я сказал:

– Знаете, почему это дело так важно для меня лично?