Еще эта темень. Когда уже зрение вернется, чтобы я мог полноценно жить? Надоело строить из себя слабака. Пух, говорите? Хрен вам! Я даже слепой умею кусаться.

Дверь приоткрывается, я лежу спиной к двери, плотно закрываю глаза и притворяюсь спящим.

– Агата, не спеши, подумай, – шепчет Давид – мой лечащий врач.

Она не отвечает, только сопит, но так и представляю, как кротко кивает и закусывает изнутри щеку.

– Ты справишься, а если что, – голос Аверина совсем затихает, но я все равно слышу остаток фразы: – Всегда рад помочь. Не только, как врач.

– Тише… – выдыхает Агата. – Прошу тебя, не нужно, ты ведь знаешь…

– Знаю, – в ответе врача слышится улыбка, затем легкий «чмок». Он ее в губы поцеловал? Хочется повернуться, рассмотреть ублюдка, но я лишь сцепляю под одеялом кулаки. Она все равно не моя, пусть подбирает, если ему подстилки нужны.

Дверь прикрывается. Осторожные шаги перебираются по палате, замирают возле меня. Легкое прикосновение к волосам, щекотное скольжение по щеке, затем холод и надо мной пролетает еле слышное: «Прости меня».

Тело будто стрелой пробивает. В груди разросшийся камень ненависти сдавливает сердце, что, как ненормальное, лупит в ребра.

Никогда тебя не прощу, не пытайся притворяться хорошенькой. Не верю!

На палату опускается плотная тишина, из душевой доносится плеск воды. Встаю и на ощупь иду к двери. Ярость бурлит в крови ядом, сейчас сорву с нее маску, трахну силой и освобожу себя от чувства, что я не прав. Что ошибаюсь.

Прав, я всегда прав. Люди корыстные, завистливые, а такие беднячки способны на все, только бы урвать пару тысяч. Она даже трахается со мной за деньги, уверен, что папочка и это прописал в их договор. Шлюха.

Накрываю ладонью ручку, хочу толкнуть силой, но замираю и прислушиваюсь. Сквозь потоки воды слышу плач. Тонкий такой, серебристый, рассыпающийся на всхлипы и шепот.

Горюет, что не Давид спит с ней в одной комнате? Ложится со мной, трахается самозабвенно, а думает о другом? Она ведь помнит, какой я урод, но все равно позволяет брать себя. В чем секрет? В количестве нулей, что прописал ей папуля по договору? Зачем ему это?

Значит, я должен притворяться дальше. Выждать удачный момент. Она все равно проколется, не выдержит, а я узнаю правду.

Задержав дыхание, открываю дверь в душевую.

Она резко вдыхает и затихает, а потом, спрятав эмоции, ласково-нежно говорит:

– Ты проснулся?

– Что-то случилось? Мне показалось, что ты плакала, – вру и, натягивая на лицо добродушие, слепо иду на звук льющейся воды.

– Нет, просто аллергия на цветы, в холле стоят. Вот и текут сопли. Тебе помочь умыться?

– Да, пожалуйста, – раздеваюсь на ходу, отбрасываю трусы на пол и ступаю к ней. Меня колотит, крутит от гнева, но я только сжимаю кулаки и челюсти, а сам натягиваю на лицо улыбку. Кожа, кажется, сейчас потрескается от моей фальши.

Тонкие пальцы перехватывают мою руку, и я вздрагиваю от противоречивых чувств. Желания обнять девушку, спросить почему она плакала, но и жажды нагнуть, отыметь, причиняя ей боль, а потом бросить что-то в стиле «сколько тебе платит мой папочка за секс со мной?».

– Ты очень румян. Голова не болит? – ладошка опускается на щеку, а я от неожиданности чуть не шарахаюсь. Дверца кабинки с шорохом закрывается, мы остаемся отрезанные потоками воды в тесном пространстве. Я слышу ее сдавленное дыхание и потягивание носом. Она пытается скрыть истерику и слезы. Приятно знать, что тебе больно, сука, хотя я и не представляю из-за чего. Будет еще больнее.

Но под грудью снова натягивается камень, ребра раздаются, и я откидываюсь спиной на холодную стену душевой.

– Рус? – переспрашивает. – Пойдем на кровать, пусть Давид… Рустамович тебя проверит.

– Все в порядке, – выжимаю сквозь зубы. Рот еле открывается. – Я просто, – протягиваю руку и нагло хватаю ее грудь. Сильно сжимаю и договариваю: – Все еще голоден.

– Пожалуйста, Руслан, – она накрывает мою руку своей. – Я…

– Не хочешь больше меня? – улыбаюсь накось, ласкаю сосок, перекатывая его между пальцами. Требую свое и погибаю от огня, что плавит изнутри мою душу.

– Очень хочу, – шепчет и постанывает от моей ласки. Бля, как же я ее хочу, несмотря на то, что желаю задушить. От нее пахнет страстью, несет жаром. Он обволакивает меня коконом, затягивает в плен.

– Тогда расслабься, Мы… – прикусываю язык, отрезая мерзкое прозвище под корень. Она догадается, что я все вспомнил, а мне это пока не выгодно. – Мы немного побалуемся обоюдно, тебе понравится, стесняшка моя.

И она неожиданно подается вперед, обнимает меня за талию крепко-крепко, прижимается всем телом и дрожит, а я вскидываю руки и не знаю, что делать. Я ломаю сам себя, когда нахожусь с ней рядом, когда прикасаюсь к ней. Смогу ли довести месть до логичного конца и потом не испепелить себя?

На языке дрожит правда о беременности, но я давлю ее в зародыше. Пока Руслану не станет лучше, не буду признаваться. А потом, если он вернется прежний, смысла нет. Пойду на аборт. Это единственное правильное решение, иначе я не выживу. У меня брат больной, с ним еле справляюсь. Я пошла на договор с Коршуновым только из-за него, иначе бы послала чертову семейку на фигу с маслом.

И эта слепота Коршуна безумно напоминает Славку, только у богача есть шанс восстановиться, а у брата есть только я. Уже влезла в такие долги ради него, что назад отступать некуда. Кредит в банке сам не закроется, а если сдамся, останусь на улице. Еще и с ребенком? И с больным братом, которому поводырь нужен ближайшие несколько лет? Нет. Нет. И нет. Придется сделать выбор.

Ненавижу бокс. Ненавижу отца, который отправил Славу на тренировки. Ненавижу брата за то, что сжился со спортом всеми фибрами и решил, что так сможет защитить мир от несправедливости. Глупый мальчишка! Лучше бы на психолога пошел учиться, знал бы, что нельзя влезать в драки, когда еле стоишь на ногах, что безумие рисковать своей жизнью, когда двое на одного, что нельзя бросать сестру в неведении и нужно звонить ей, когда задерживаешься. Особенно такой непутевой, как я, что на острых лезвиях реальности не может выжить.

У нас никого нет. Он ведь знал, что я ради него на все пойду. Не только потому что единственное, что напоминает мне о маме – его глаза, которые теперь в вечном тумане. А потому, что люблю его и не представляю, что будет, если потеряю. Идиот! До сих пор всю колотит, как вспоминаю.

У него был бой. Я никогда не ходила на эти мероприятия, потому что выдержать такое зрелище мне не под силу. Там ломают людям носы, сворачивают шеи, кости хрустят, как чипсы. Моя впечатлительность потом не дает мне спать, хватало того, что я видела после боя: отеки, заплывшие глаза, разбитые кулаки и сплошные синяки по телу. Бои без правил. Идиотизм.