«Никогда», – звучит в голове ее голос. Так просто, так легко сказала, будто ей плевать. Но не плевать же, знаю точно! Она любит меня. Без ума втюрилась, потому что так самозабвенно отдаваться той первой ночью, потом в офисе и плавится под моими руками в больнице нельзя без чувств. Агата пытается защитить свое бедное сердечко от еще большей боли, отстраняясь сейчас, но она уже запуталась. По уши. В меня. Влюбилась.

И… злость, что молчала столько дней, расцвела в моей душе буйным цветом. Распустилась, раскрылась и задушила ростки сомнений. Девка ответит за все. Иначе я буду не я. Да, сложно, но оттого только интересней. Инстинкт охотника раззадоривает, заставляет вдыхать глубже, сильнее сжимать край комода и радоваться, что не поддался ее чарам.

Чувство вины тебя заело, Агатушка? Ничего, мы тебе его усилим. Да так, что будешь туфли мои вылизывать, я ведь обещал.

Только почему-то екает в груди от этих мыслей. Хлопаю ладонью снова по твердой поверхности, и боль прогоняет лишние ненужные слабости. Я Коршун! Я хищник, и мышка попалась в мои когти, не выберется.

– Да, Евгений Викторович, все по плану, – стою у окна и терзаю взмокшими от волнения пальцами гардину. Руслан сидит на улице, на лавочке, раскинув руки в стороны и подставив лицо солнцу.

– Он влюбился уже, или ты совсем не способная?

Сдерживая порыв наговорить гадостей горе-папашке, спокойно поясняю:

– Руслан ведь не юнец, который влюбляется в первую встречную, нужно время. Вы дали мне три месяца, зачем подгоняете?

– Он сухарь, не способный на чувства, но ты подписала договор – тебе и жить с этим. Мне нужно, чтобы он страдал.

– Но зачем? – впервые задаю такой прямой вопрос, норовя наткнуться на гнев работодателя. На гнев человека, которому подвластно все, даже моя жизнь.

– Да потому что… – он запинается, что-то шипит в сторону, а я сдавливаю мобильный в руке и боюсь, что он треснет от напряжения. – Не твое дело. Работай. Скоро пришлю вам больше прислуги и...

– Не нужно, – обрываю его на полуслове. – Вы хотите, чтобы он поменялся, или продолжите подавать избалованному мужчине все на блюде?

Коршунов молчит, сопит в трубку.

– Ладно, уговорила. Три месяца все равно ничего не поменяют. Уверен.

– Вы обещали доплатить мне еще полмиллиона, если справлюсь. – Мне уже все равно, что он подумает. Утром звонили из банка, квартиру опечатали, и даже оплата трехсот тысяч долга, что мне дали авансом за исправление мажора, не спасла положение. Долги росли с каждым днем, а брат все еще в больнице, а я здесь и не могу ему помочь. Только деньги высылаю, но их все равно не хватает.

– Доплачу миллион, если он попросит твоей руки, а ты его эффектно бросишь.

– Это жестоко.

– Иначе до него не дойдет. И не смей мне внуков заделать, знаю я вас таких – охочих до бабла. Ты подписала договор, помни об этом. Кстати, вышлешь мне контракт с Русланом на емейл с его подписью, хочу убедиться, что ты меня не обманываешь. И поскорее.

– Но договор же все равно фикция, – меня потряхивает. Я боюсь, что раскроется правда, и Коршунов примчится на всех парах спасать свое чадо-чудо. И я не получу остаток денег на лечение брата и оплату долгов. Бонус – загородный дом и машина – тоже получу только после завершения дела, такой уговор.

– Фикция – это ты, а сын никогда не поставит подпись, если не согласится с условиями. Я его слишком хорошо знаю. Жду документы. – И он отключается без прощаний и расшаркиваний.

Урод! Теперь понимаю, почему Руслан таким вырос. Почему другие для него – пустышки. Только мучает меня мысль, как так получилось, что при потере памяти Рус, вдруг стал другим: мягким и внимательным? Неужели это маска? Обман? Что ему стоит играть со мной?

– Тварь, – шикаю на телефон и швыряю его на стол.

Оглядываюсь в окно, Руслана там уже нет. Холод ползет по спине, когда медленно оборачиваюсь и вижу его, прислонившегося к косяку. Как давно он тут стоит? Не слышал ли чего лишнего?

– С кем говорила? – спрашивает, слепо глядя в никуда. Принюхивается и еще туже заплетает руки на груди. Мышцы бугрятся, выпирают, манят к ним прикоснуться пальцами, почувствовать их мощь и тяжесть на своих плечах, руках, бедрах.

– С одним идиотом с работы, – обманываю на ходу.

– А кем работаешь? – Он делает шаг в кабинет, но тут же отступает и снова прижимает плечо к косяку, будто вспоминает, что мы договорились держать дистанцию. Теперь он сам принимает душ, переодевается и спит тоже сам. От сиделки и медсестры отказался, несмотря на то, что ему было тяжело.

Сидя вечером в своей комнате, я как-то попробовала закрыть глаза и делать все в полной тьме. И не смогла. Сбивала углы, натыкалась на преграды, а в душе чуть не убилась, поскользнувшись. Руслан же справлялся. Как? Я не знаю.

– Почему молчишь?

Не могу смотреть ему в глаза. Больно. Очень. Будто я ковыряю свою душу, когда смотрю в распахнутые и смотрящие в пустоту ясно-голубые радужки.

– Не знаю, что сказать. Да и не вижу смысла.

– Тогда зачем мы здесь? – он понижает голос, опускает руки и идет через кабинет к окну. Будто все видит. Касается пальцами гардины и только тогда замирает. – Почему не разойдемся?

– Я жду, когда ты все вспомнишь. – Смотреть ему в спину легче, когда говорю это. – И ты снова будешь меня ненавидеть.

– А если я не хочу этого? – говорит прямо, не поворачиваясь, смотрит куда-то вдаль. В свое никуда.

Обтягивающие крепкие ягодицы джинсы и подчеркивающая рельефную мускулатуру футболка, ломают мое дыхание. Отворачиваюсь и дышу в ладони. Спокойно. Повышенная нервозность и чувствительность в моем положении – это нормально. Мы неделю с Русланом, человеком которого безумно люблю, под одной крышей. Без прикосновений, без поцелуев и близости. Словно чужие. Мы и есть чужие, и все, что случилось в больнице – нереальная сказка, которую я оставлю себе на память.

И вот прошла еще одна неделя, которую не хочется ни на что менять, не хочется стирать из моей истории, потому что Руслан показал себя сильным и волевым человеком, которого не сломает потеря зрения и памяти. Разве может он быть жестоким ублюдком, что не умеет ценить и любить? Разве может человек, что, молча сейчас уходит, оставляя в воздухе недосказанность, быть резником женских сердец? Ублюдком, что совращал невинных, а на утро вычеркивал девушек из своего списка?

Дверь тихо закрывается за ним, а я опадаю в кресло, будто из меня выдернули позвоночник.

Жму кулаки и пытаюсь дышать. К горлу подступает тошнота. С кухни несет жареным мясом и луком, и рвота застигает меня врасплох. Бегу в уборную, что-то сваливая на пути, и выползаю оттуда через десятки мучительных минут, скручивающих все тело. Токсикоз во всей красе, и скрывать беременность оказывается мучительно сложно, а думать о завтрашнем дне еще тяжелее – я назначила прием в больнице. Пора с этим покончить, чтобы не вызывать подозрений. Мало того, что это жестоко для меня, но это еще и подставляет под срыв подписанный договор.