Таким образом, если существование Бога нельзя рационалистически ни доказать, ни опровергнуть, то его существование вполне может быть оправдано с прагматической точки зрения: «Я… думаю, что доказательства в признании Бога коренятся прежде всего в нашем внутреннем, личном опыте. Раз этот опыт дал нам нашего Бога, то имя его означает, по меньшей мере, удовлетворение, доставляемое духовным отдыхом»[1328]. Применив прагматический принцип к дилемме: материализм или теизм, Джеймс встает на сторону религиозной веры, однако не религии как таковой, интеллектуальной (рациональной) религии с ее абсолютно пустыми понятиями о «Боге», «свободе воли», «Духе» или «Божественном промысле»[1329]. Он принимает позицию «живой» плюралистической, моралистической религии, имеющей дело с религиозным человеческим опытом, с фактами религиозного опыта. Прагматизм порывает с такого рода абстрактными g понятиями, придавая им реальное содержание. Его жизненное кредо: «Есть Бог на небе, значит, все в мире в порядке»[1330].

: Преимущества религиозной веры оказываются очевидными, как только

н обращаемся к ее жизненному значению. Если опираться на опыт научного! материализма, то, по мнению Джеймса, перед нами предстает устрашающая! картина бытия, утверждающая конечное состояние вселенной, а просматриваемые изредка на ее фоне радости жизни оказываются кратковременными, | преходящими. В целом научная картина мира символизирует собой конеч- [ность нравственного миропорядка, отказ от последних чаяний, финальный! крах всего, конечную трагедию. Преимущество теизма в этом плане очевид- : но, поскольку он признает вечный нравственный порядок и широкий простор! для человеческих надежд, он, по словам Джеймса, «гарантирует идеальный и L вечный миропорядок… Там, где есть Божество, трагедия носит только вре- ; менный и частичный характер, финальный крах и гибель здесь не конец всего[1331]. Эта потребность в вечном нравственном порядке — одна из глубочайших потребностей нашего сердца»[1332]. Религиозная вера имеет дело с «миром! обетования, между тем как солнце материализма погружается в море разочарования… оно (абсолютное. — К Ш.) дает нам духовный отдых»[1333].

Во-вторых, религиозная вера несет с собой мир и покой, «безопасность… от бросающих нас в разные стороны случайностей мира конечного опыта»[1334].

В-третьих, религия как личное переживание человека[1335] порождает серьезное отношение к жизни и исключает легкомыслие, она есть нечто величавое, значительное и умиляющее. «В религиозном опыте…, — замечает Джеймс, — преобладает торжественное настроение… Божество должно означать для нас… такую первичную сущность, к которой нельзя относиться иначе, чем торжественно, без возможности проклятий или насмешек»[1336]. Иными словами, религия придает жизни оттенок очарования, который не может быть выведен рациональным или логическим путем ни из чего другого. Следовательно, Джеймс суживает традиционное понимание религиозности до радостной религиозности: «Слово „религия4* в моем представлении должно обозначать для нас именно те повышенные эмоциональные переживания, то восторженное настроение, которые, попадая в сферу чистой морали, обречены на увядание и гибель. Оно должно означать новое царство свободы, свободы от всякой борьбы, песнь вселенной…, вечную жизнь, открывающуюся нашим взорам. Такое абсолютное и вечное блаженство мы находим только в религии»[1337]. В-четвертых, для прагматизма ценность религии стоит вне всяких сомнений, ибо, по словам Джеймса, «она получает значение такого органа нашей душевной жизни, который выполняет функции, каких никакая другая сторона нашей природы не сможет выполнить с таким же успехом», а именно: она позволяет нам гармонически приспособиться к невидимому порядку вещей.

В-пятых, религиозная Жизнь освобождает от состояния угнетенности и придает уверенность в том, что в конце концов все будет хорошо, дает «ощущение внутреннего мира и гармонии, утверждение жизни, несмотря на то, что внешние обстоятельства нисколько не изменились»240.

Таковы преимущества религиозных верований перед научной рациональностью, для оценки которых Джеймс предлагает исходить из того, как они относятся к нашим моральным потребностям, насколько они отвечают критериям непосредственной уверенности, философской разумности и нравственной плодотворности241, т. е. ценность религиозных переживаний следует производить по их конечным результатам, их последствиям для нас. Послушаем самого Джеймса: «Значение и ценность религии будет для нас определяться полезностью ее для того человека, который ее исповедует, и полезностью этого человека для всего остального мира. Мы возвращаемся, таким образом к методам эмпирической философии, для которой истинно то учение, которое дает наилучшие практические результаты»[1338]. Как видим, эта точка зрения вполне согласуется с требованиями «принципа Пирса», с позиции которого все метафизические атрибуты Бога лишены всякого конкретного значения и достоверности[1339] [1340], в то время как «так называемые моральные атрибуты имеют в прагматическом отношении совершенно иной характер. Они вызывают в нас страх или надежду и являются основанием для праведной жизни. Таким образом, так называемая „живая религия44 трактуется Джеймсом крайне прагматически, именно в ней, по его словам, обнаруживается эгоистическая природа человека: „Центром, вокруг которого вращается религиозная жизнь… является забота человека о своей личной участи… В наше время, как и в глубокой древности, религиозный человек… познает божество в глубоко личных,