– А их школьникам говорили, что наши солдаты убивали невинных бельгийских младенцев и поджаривали их на штыках на ужин.

– Но это все ложь, не так ли? – сказал он, и лицо его потемнело.

– Война полна лжи, мой дорогой. Кто знает, где настоящая правда?

Она заметила, как он побледнел. Кляня себя за резкие слова, она молча обняла сына и прижала к себе. По крайней мере, ее дорогой малыш иногда позволял ей это проявление материнской ласки.

Как она могла сказать ему, что его брат умер не за правое дело? Что в лучшем случае он погиб за лживые идеалы, а в худшем – просто за аморальные, насквозь прогнившие амбиции власть предержащих? Что войны вызывают зверства с обеих сторон? Никто не выиграл, все проиграли. Каждый день ее выматывало ощущение страшной трагедии происшедшего.

– В любом случае теперь это не имеет значения. Все кончено. И у нас есть очень веская причина для того, чтобы туда поехать, верно? Мы должны найти могилу Генриха.

Он пробормотал в ответ что-то неразборчивое. Но после этого охотно принялся учить основные фразы на французском языке и внял настойчивому требованию Марты запоминать по десять новых слов ежедневно.

* * *

Теперь наконец они были в Бельгии. Измученные и голодные, они пристроились на жесткой скамье в тесном железнодорожном купе третьего класса, пропахшем гниющей капустой и немытыми телами. Марта огляделась по сторонам, исподтишка оценивая своих попутчиков. Все они, казалось, были погружены каждый в свой мир. Кто-то читал, кто-то вязал, кто-то дремал. Солнце поднималось все выше на безукоризненно голубом небе, и в вагоне становилось жарко и душно. Измученная женщина заметила, что глаза ее слипаются.

В следующее мгновение она ощутила, как Отто толкнул ее локтем в бок. Он кивнул в сторону окна, широко распахнутые глаза мальчика были круглыми как блюдца. Она повернулась, чтобы посмотреть, но ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она увидела. Последний час или около того, с того момента как они сели на поезд на границе, пейзаж за окном представлял собой калейдоскоп из хвойных лесов и мирных зеленых полей, на которых паслись черно-белые коровы, длинных рядов высоких стройных тополей и широких полос оросительных каналов. Теперь все это исчезло.

Вместо этого за ее собственным искаженным отражением в грязном стекле вагона насколько хватало взгляда простирался по обе стороны целый океан коричневой земли. То тут, то там торчали почерневшие пни деревьев и блестели заполненные водой воронки от взрывов снарядов. Сердце, казалось, замерло в груди, рот мгновенно пересох. Это поля сражений! Это – та узкая полоска бельгийской земли, за которую ее страна сражалась целые четыре года, пожертвовав сотнями тысяч жизней немецких солдат.

Если бы не тепло Отто, прижавшегося к ее боку, если бы не храп и бормотание других пассажиров, она подумала бы, что ей снова снится сон. Только на этот раз это был не ночной кошмар. Но это была реальность, и от этой мысли Марта снова почувствовала тошноту. Где-то там, в этом хаосе разрушения, в этой ожившей картине ада, лежит тело ее дорогого мальчика, ее сына.

– Нам еще долго? – одними губами спросил Отто по-немецки. Его французского не хватало на то, чтобы составить целые предложения. – Мы почти приехали?

Словно в ответ завизжали тормоза, и поезд замедлил свой бег, когда разоренные поля за окнами сменили руины разрушенного города. Ей говорили, что Ипр находится недалеко от Лангемарка, а оттуда она может пересесть на туристический автобус, который едет к кладбищу. Марта планировала найти небольшой пансион, где они могли бы остаться на пару ночей, но пока им не встретилось ни одного неповрежденного здания, не говоря уже об отеле или гостинице.

Поезд резко остановился.

– Ипр! Это Ипр! Все выходят из вагонов! Поезд дальше не пойдет, – донесся крик проводника, сначала на фламандском, потом на французском.

Здание вокзала было разрушено; удивительно, как еще сама железная дорога продолжала работать.

– Мне казалось, ты говорила, что мы здесь остановимся, – прошептал Отто. – Тут же ничего не осталось.

– Мы пойдем в центр города и все выясним, – ответила Марта, стараясь придать своему тону уверенности, но по телу снова пробежал неприятный холодок тревоги.

Они прошли всего несколько минут по улице, на которой почти все дома были полностью разрушены, а те здания, у которых все же оставалось четыре стены, лишились крыш и окон. Вид центральной площади, когда они до нее добрались, привел их в еще больший шок. Там, где стояли величественные муниципальные здания, теперь высились груды щебня, останки собора хищно щерились в небеса. Не уцелело ни одного здания.

Несколько мгновений они стояли ошеломленные, не в силах произнести ни звука. Отто толкнул ее в бок.

– Это безумие. Где мы, ради всего святого, остановимся, мама? И когда мы будем есть? Я умираю от голода!

Марта осмотрелась по сторонам, пытаясь найти кого-нибудь, кто выглядел бы добрым и надежным, какого-нибудь образованного человека, который наверняка говорит по-французски, а не только на местном фламандском. Ее глаз зацепился за молодого человека лет тридцати, с открытым привлекательным лицом. Она несколько минут наблюдала за ним. Мужчина, нахмурившись, рассматривал разрушенные здания, делая какие-то пометки в блокноте.

Осторожно маневрируя между кучами щебня, она подошла ближе, остановилась в пределах слышимости и набрала в грудь побольше воздуха. Пора применить свои знания французского.

– Ужасающий вид, не правда ли, месье?

Он поднял глаза и посмотрел на нее с легкой улыбкой:

– Да, это просто ужасно. Но к своему стыду должен признать, что мой глаз уже привык к этому. А вы впервые приехали сюда?

– Именно так. – Она сделала паузу. – Мы только что прибыли. Вы, случайно, не знаете, где мы с сыном могли бы остановиться на пару дней?

Эта мысль явно позабавила его.

– Мадам, вы не можете оставаться в Ипре. Боюсь, здесь не осталось ни одного пригодного для жилья здания. Но вы можете попытать счастья в Хоппештадте, – тут же участливо добавил он. – Это недалеко, всего в семи километрах. Там есть два отеля – «Гранд» и «Тишина».

– Благодарю вас за полезный совет.

Она отправилась на поиски Отто, которого оставила охранять их багаж возле киоска, где продавали кофе. Мальчик во все глаза смотрел, как продавец наливает тесто в вафельницу.

– Мам, давай возьмем одну, ладно? Пожалуйста!

Восхитительный аромат растопленного сахара и свежего кофе напомнил ей, что со вчерашнего дня они съели только по половине яйца и по корке хлеба. Она заказала вафли для каждого из них. Посыпанные сахарной пудрой, словно чуть припорошенные снегом, хрустящие, расчерченные клеточками лепешки из золотистого теста были вкуснее, чем она могла себе представить. Кофе был крепче и гуще, чем все, что она когда-либо пробовала на своей памяти.