Иногда ей удавалось заставить себя пребывать вне тела довольно долго. Иногда, возвращаясь, она оказывалась не там, где была. Например, в ночной пижаме, у себя в кровати, а ее волосы были расчесаны по подушке. Или за обеденным столом, одетая по этикету в платье, которое Томас заказал по каталогу.

И Томас говорил своим вкрадчивым, бесполым голосом:

– Тебе не следует проводить с детьми столько времени. Тебе нужно больше отдыхать.

Когда они с Томасом говорили между собой, то главным образом о ее здоровье. Он не осложнял ей жизнь. Он никогда не называл ее «гадиной». На самом деле, он заботился о ней. Она жила в его доме, ела его еду, пила его алкоголь. Он был ее защитником, хозяином дома. И все равно детям было вполне очевидно, что между ними боль и неприязнь. И, как всегда, они использовали это понимание на свое усмотрение. Не было ничего, чему бы дети ни придумали какого-то объяснения.

– Перл, – говорил Томас, – у детей свои правила. Их мир – это их мир. Тебе не следует пытаться проникнуть туда.

– Но их жизни волнуют меня больше нашей, – говорила она.

Рядом с Томасом Перл всегда чувствовала себя униженной. Ей не нравилось обсуждать с ним жизни детей. Тем не менее Томас определенно не создавал ей сложностей. Он не порывался забрать у нее Сэма. Сэм рос, как ему вздумается. Все уладилось. Все было как нельзя лучше. Теперь, когда Перл приближалась к Сэму, он не отбивался, как раньше, когда был совсем маленьким. А раньше Перл была вся в синяках. Она не могла взять его на руки. Он ей не давался.

– Ты должна противостоять их давлению, Перл, – говорил Томас. – Должна проявлять волю. Ты же понимаешь, ты слишком восприимчива. Ты отдаешь им слишком много своего времени.

– Я начеку, – говорила Перл.

Она знала, что дети не те, кем кажутся. Она знала, что многие из тех, кто посещал ее в долгие часы безделья, вовсе не дети. Это фантомы, отдельные проявления ее никчемного, заунывного и разрушительного «я».

Когда-то Перл хотела смерти, но, вернувшись на остров, она осознала, что смерть была в лучшем случае безнадежным решением. Душа наконец отделилась от тела, однако все еще сохраняла память и голод. Так она это видела. Да. А какая в том польза – быть мертвой и все же испытывать голод, многообразный голод по любви?

– Иди же, Перл, иди в воду! Мы тебя спасем, если утонешь.

Она почувствовала, как маленькие пальчики сплелись с ее. Она увидела нежные детские руки с угловатыми розовыми ноготками, и на каждом ноготке умилительная лунка и кусочек мира в отражении. С их мокрых голов ей на грудь падали капли. Она чувствовала запах пыли, цветов, теплой кожи.

Джейн тыкала пальцем в муравейник рядом с бассейном. Она слизнула с пальца муравья и проглотила.

– Пожалуйста, не делай так, – сказала Перл. – Ты заболеешь.

– Вкус у них нормальный, – сказала Джейн.

Это была коренастая смуглая девочка с близко посаженными глазками.

– Перл, почему пчелы жужжат? Ты знаешь, Перл?

Тимми придвинул свое лицо вплотную к ее.

Солнце светило на всех. Дневное время не досаждало Перл. Вот сумерки ее угнетали. В остальное время она справлялась. Но в сумерки ей было трудно. В сумерки она переключалась на джин. Ее брачный час. Час между собакой и волчицей. Иногда казалось, что сумерки наступали на острове по несколько раз на дню. Из-за штормов и тумана. В тумане была перемена. Дьявол.

Мать Перл как-то раз сказала ей, что она никогда не должна стесняться сказать кому-то, что видела Дьявола.

– Лютер видел Дьявола, Перл, а Лютер был чудесный человек. И он видел его в ванной. Дьявол повсюду, Перл, и ты никогда не должна бояться сказать, что видела его.

Ее мать, царствие ей небесное, была женщиной простоватой, но в конечном счете это была лишь форма выражения. Дети забрались на колени Перл и стали обнимать ее за шею.

– Не плачь, Перл, – говорили они, молотя ее своими мягкими хитрыми лапами. – Это загадка.

Иногда она чувствовала, что они причинили ей бесчисленные и неописуемые раны.

– Смотри, – сказал Ашбел.

Он держал банку с двумя богомолами. Он перестал возиться в грязи, чтобы внести свою лепту в ее мучения. Ашбел вечно что-то строил. По всему острову были разбросаны его постройки. Его новейшее творение располагалось неподалеку от бассейна – домик из деревяшек, травы и картона, и Ашбел утверждал, что внутри него три комнаты. Перл подумала, что он будет великим архитектором. Возможно, когда он вырастет, то сможет построить ей дом на границе с раем.

Он улыбался ей. Но она не хотела смотреть. Что она там увидит? Она стала смотреть на море. Ее взгляд уловил нечто бурое на яркой зелени берега, сползавшее в море. Нечто, походившее на животное, размером с человека, но на боку, ворочавшееся, беспорядочно махая ногами, задирая морду в воздух. Но это не было ничем таким. Ворох скошенной травы, которую мальчишки еще не отнесли на клумбу. Это было ничто. Растительный перегной, с которым играли дети. Ничто.

– Да, Перл, смотри, – сказала близняшка Ашбела, Фрэнни, поворачивая руками лицо Перл обратно к банке.

Дети были такими плотскими. Перл было не по себе от их объятий.

Ашбел встряхнул банку, отбросив насекомых друг от друга.

– Это мамуля и папуля. Муж и жена.

Перл посмотрела на банку. Самец богомола карабкался вверх по стеклу, к крышке, отчаянно пытаясь выбраться.

– Зачем ты хотела ребенка, Перл? Зачем ты хотела Сэма?

– Из тщеславия, – сказала Перл и подумала, насколько это близко к правде. – Женщины заводят детей из тщеславия.

– Джо говорит, нужно от 2,9 до 3,2 секунды, чтобы сделать ребенка. Это правда, Перл?

Ашбел похлопал ее по руке, пытаясь привлечь внимание.

– Когда младенчики начинаются, – сказала Фрэнни, – у них между ног хвост и жабры на шее, правда, Перл?

У одного из богомолов в банке не хватало лапы и глаза. Он был таким грациозным и такого приятного цвета, но один его глаз висел на ниточке, болтаясь, как кусок мяса.

– Ашбел, – сказала Перл. – Я боюсь, твои питомцы ссорятся или типа того.

– Они занимаются любовью, – ответил мальчик. – Я им разрешаю.

– Твоя мама должна тебя подстричь, Ашбел, – сказала Перл.

У мальчика были прекрасные волосы, густые и лоснящиеся, но все же слишком длинные. Он отбрасывал их со щек. Перл всегда казалось, что Ашбел ухмыляется ей. У него прорезались два белых зубика впереди, слегка выдававшихся. Мириам, пожалуй, не мешало бы показать его дантисту.

Фрэнни не походила на брата-близнеца. У нее зубы были чуть ли не серыми. Возможно, она ела ластики или пила чай. В остальном она была очень хорошенькой.

– Мама не замечает, какие у Ашбела волосы, – сказала Фрэнни. – Мама не замечает, какие мы сегодня или завтра, – девочка склонила голову набок, так что ее более короткие волосы коснулись щеки Перл. – Ты добрее мамы.