– Сегодня еще зима.

Рита кивнула. Потом открыла окно, из которого пахнуло холодной влагой. Она потянула руки вверх и глубоко с наслаждением вдохнула.

– Может весна? – робко спросила Рита, не поворачиваясь.

– Вот еще! – ответила Клара.

– Пахнет цветами, колокольчиками, ромашкой, – шумно втягивая носом, восхищалась Рита.

– Так, то от белья, ополаскиватель ромашковый, – сказала Клара.

– Ополаскиватель «Полевые цветы», – сказала Рита.

– Вот-вот, – бубнила Клара, роясь в шкафу и выкладывая на пол кипу кожаных папок.

– Ну что же ты на порошок, – возмутилась Рита.

– На снег, – поправила ее Клара, – а что это вообще за папки, давно хочу спросить да все забываю, они у нас кучу лет лежат.

Рита бережно подняла с пола папки и, присев на диван, открыла верхнюю.

В папке было несколько пожелтевших листов и черно-белая фотография.

– Это Яна, она любила лимоны, только белую посуду и исключительно черную одежду.

– А где она сейчас?

– Ну как где, в Милане, разумеется, вдохновляет модельеров на новые коллекции в черном.

– Она стала настоящей феей?

– Она и была настоящей.

– А у меня получится?

– У тебя уже получилось, просто ты еще не поверила.

– Я не замечаю никаких изменений.

– Изменения не в тебе, а в мире.

Из открытого окна подул холодный ветер, и хоровод снежинок влетел в комнату.

Рита и Клара поднялись и пошли смотреть на улицу. Там бушевала метель. В тусклом свете фонарей проносились волнами порывы снега. Козырек окна украшала белая сверкающая шапка.

– Завтра тоже зима, – довольно замурчала Клара.

– Посмотрим, – ответила Рита, потом зачерпнула с козырька горсть снега, подула, и у нее на ладони расцвел подснежник.

Ноты: стиральный порошок, глаженое белье, цитрон, смолы, тальк, колокольчик, ромашка, мыло, старая кожа, влажный воздух, снег.

Ветка цветущей сирени свисала прямо над головой. Аромат дурманил и убаюкивал. Антон посмотрел на балкон третьего этажа. «Сейчас она выйдет, и ты скажешь», – бубнил под нос Антон. Он поправил кожаную куртку, совсем не по сезону, но в ней он чувствовал себя более уверенным, а уверенности катастрофически не хватало. Антон потоптался на месте, понюхал цветы сирени, вновь взглянул на балкон. «Успокойся уже», – одернул он себя, потом достал из рюкзака банку яблочного сидра.

Тшшшшккк! – сказала банка, и Антон жадно опустошил ее.

Углубившись в чтение состава на банке, Антон не заметил, как подкралась Лена. Она обняла его, прижавшись к спине, а потом, развернув, крепко поцеловала в губы. От нее пахло помадой и лаком для волос, она лучилась счастьем и почти прыгала от радости.

– Ну что, пойдем? – спросила Лена, вытягивая Антона из кустов сирени.

– Я хотел сказать, поговорить, сказать тебе, – начал Антон.

– Скажи, скажи, – засюсюкала Лена и снова обняла его, всматриваясь в глаза.

– Сказать тебе, – повторил Антон.

Лена изогнула бровь. Большие карие глаза, растрепанные белые пряди и всегда выпрямленная залакированная челка, ямочка на левой щеке, некая странно пленительная несимметричность. Лена гладит его мочку уха, периодически вонзая в нее острый ноготок, который всегда красит черным лаком. Антон понимал, что не может произнести эти слова, слова, разрезающие саму материю мироздания – «я тебя не люблю». Он понимал, что не скажет их никогда и никому, только не он, это выше его сил. Впрочем, какая разница – Леночка, Верочка. Я не люблю обеих. Антон убрал с лица Лены прядь, потянул за край почти стальной челки и, следя, как в карих глазах нарастает гнев, как же она не любит, когда трогают челку, усмехнулся и, притянув ее к себе, крепко поцеловал.

– Я хотел сказать, что мы пойдем к «Барри», и я закормлю тебя эклерами с вредным масляным кремом и большим стаканом миндального рафа, ты станешь толстой-претолстой, и я сбегу в ужасе.

– Мне нравится план, только возьмем сразу два миндальных рафа, чтобы один остыл, и я буду его пить уже в одиночестве, любуясь, как сверкают твои пятки.

Она взяла Антона под руку, и они помчались вперед, перебивая друг друга в щебете рассказов о бесполезной ерунде.

Ноты: сирень, кожа, яблочный сидр, помада, лак для волос, бобы тонка, масляный крем, миндальный раф.

– Брысь, окаянные! – кричала Дарья Васильевна, высунувшись в окно и поливая грядку одеколоном, прихваченным с тумбочки.

– Одеколон-то пошто разбазариваешь! – бубнил Федот Петрович, кутаясь в плед.

– Воды надобно, а нет, вот и схватила, они поскудники все тюльпаны помяли.

– Кто?

– Коты мартовские.

– Чего?

– Коты орут, на грядке дерутся, не слышишь чо ли.

– А? – прикладывая ладонь к уху, прокричал Федот Петрович.

– Да ну тебя.

Дарья Васильевна покрутила в руках пузырек с одеколоном мужа, жидкости осталось на донышке, и правда грех на котов добро изводить. Она вернула одеколон на тумбочку и достала большой ящик с лекарствами.

– Микстура твоя, пей, – протягивая мерный стаканчик, сказала Дарья Васильевна.

– Я здоров, – возразил Федот Петрович и, посмотрев на жену, залпом выпил микстуру.

– Валидолу хочешь? – спросила Дарья Васильевна, закидывая в рот таблетку.

Федор Петрович отрицательно помотал головой. Дарья Васильевна накинула халат на ночнушку, которая в свою очередь была одета поверх комбинации, и отправилась в ванную. Там она умылась, отхлебнула большой глоток зубного ополаскивателя «Лесной бальзам», шумно пополоскала зубы и проглотила ополаскиватель.

– Оладьи? – крикнула в комнату Дарья Васильевна.

– Чего? – отозвался Федот Петрович.

Дарья Васильевна махнула рукой и отправилась на кухню. Там она быстро напекла оладий и стала готовить настой из коры дуба.

Федор Петрович, шаркая и цепляясь краями пледа за неровности в полу, добрел до обеденного стола и сел в кресло.