него – но она совсем о другом. «Видеть Англию очень приятно; обычаи народа, успехи просвещения и всех искусств достойны примечания и занимают ум ваш. Но жить здесь для удовольствий общежития есть искать цветов на песчаной долине – в чем согласны со мною все иностранцы, с которыми удалось мне познакомиться в Лондоне и говорить о том. Я и в другой раз приехал бы с удовольствием в Англию, но выеду из нее без сожаления». Обратим внимание на слово «общежитие» – оно в русском языке тогда обозначало совсем иное, нежели сейчас. «Общежитие» – совместное житье, общее житье, общественная жизнь. Английское «общежитие», сколь интересным оно ни было бы для иностранца, в жизнь других обществ не конвертируется.

В сентябре 1790 года РП садится в Лондоне на корабль и отправляется домой, в Россию. Путешествие завершено, деньги кончились, все, что нужно было описать и рассказать, – описано и рассказано. Миссия РП выполнена – и теперь за дело принимается Николай Михайлович Карамзин, которому предстояло не только придумать для России язык разговора на общественно значимые темы, но и определить сами эти темы. Собственно, все, что он тогда предложил, осталось в русской общественной повестке. Прежде всего, это представление об общественном благе, которому можно следовать только при условии индивидуального, персонального просвещения и добродетели. Подобные основания естественны для того порядка вещей, что заведен на Европейском континенте, прежде всего в Германии, – и они имеет прямое отношение к России. Ведь этот естественный порядок установлен людьми, следующими Природе, так что русскому обществу следует задуматься о том, как ему сделать то же самое. Нет, не перенимать ни в коем случае – а создавать, быть может, почти с нуля, как Петр создал новую Россию. Но как найти путь между Сциллой слишком тесной связи с естественным порядком Природы (Швейцария) и Харибдой новоизобретенного, навязываемого силой якобы естественного порядка вещей (Французская революция)? И как быть Россией, не отказавшись от своей принадлежности к Европе? От будущих ответов зависело дальнейшее развитие русского общественного мнения. Однако для начала нужно хотя бы приняться за обсуждение этих вопросов. Карамзин предоставляет такую возможность: он оставляет читателя с «Письмами русского путешественника» – и отправляется в совсем другие странствования, не упуская, впрочем, из виду того, что происходит с его книгой. Увы, в отличие от его позднего и самого знаменитого труда, «Истории государства Российского», с «Письмами» никакого громкого общественного сюжета не сложилось. Однако не все так плохо – слова и темы эпистолярия РП незаметно, но прочно стали частью общественной дискуссии в России. По сути, почти все до сего дня сказанное об устройстве российской жизни в ее отношении к Европе (Западу) можно издавать в качестве бесконечных приложений к «Письмам русского путешественника». Наконец, те, кто окончательно сформировал язык общественной дискуссии в России и сформулировал соответствующую общественную повестку, – они ведь тоже были русскими путешественниками, которые почти во всем следовали маршруту РП. Изменился лишь ландшафт, по которому лежал их путь, – это сделали изобретенные в Англии паровозы и совершенная во Франции революция. Первого Карамзин не видел, а начало второй застало его на въезде в идеальный европейский город «старого» – дореволюционного – «порядка».

И, да, почти все они потом писали именно письма – от Герцена до Ленина.

Глава II. Чаадаев: наше всё

Благоразумнее всего не писать, но учиться и учить устно, ибо написанное остается.

Климент Александрийский

Можете ли вы представить себе Денди, взывающего к народу, – ну разве что с издевкой?

Шарль Бодлер

Следующий, за Карамзиным

Через 24 года после Николая Михайловича Карамзина в Британии, во Франции и в Швейцарии побывал Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856). Как и для первого героя нашей книги, эта поездка, своего рода Grand Tour[22] русского дворянина, сыграла огромную роль в его собственной судьбе – а также в судьбе той культуры, того общества, частью которого Чаадаев себя считал, того общества, в формировании которого он – осознанно или неосознанно, это отдельный вопрос – участвовал, пусть и довольно причудливым образом. Карамзин и Чаадаев были знакомы и встречались в Царском Селе сразу после заграничного похода русской армии – первый обитал там вместе со своим семейством, а второй, будучи офицером, стоял с расквартированным лейб-гусарским полком. Знаменитое знакомство Чаадаева с юным Пушкиным произошло тогда же в Царском Селе. Позже Чаадаев не раз упоминал Карамзина в своих сочинениях и письмах, однако не как «русского путешественника», а в качестве автора «Истории государства Российского». В каком-то смысле – именно это мы, в частности, будем обсуждать ниже, среди других сюжетов – Чаадаев продолжил дело Карамзина.

Впрочем, на этом сходство заканчивается. В конце весны 1789 года за границу отправился двадцатидвухлетний дворянин, человек сугубо гражданский, частный, имевший страсть к философии, литературе, сочинительству и к журнальному делу. Наконец, несмотря на молодые годы (не столь, конечно, молодые, учитывая тогдашнюю среднюю продолжительность жизни, что обуславливало быстрое взросление), Карамзин был несомненным моралистом, причем моралистом такого рода, которого уже лет через двадцать сочли бы простодушным. В 1823 году на борт судна, везшего в Британию триста бочек с русским салом, взошел двадцатидевятилетний отставной гвардейский офицер, ветеран Отечественной войны и заграничных походов, повидавший уже Париж – но не из коляски путешественника, а с гусарского седла; денди, нарцисс, желчный остроумец, весьма далекий и от простодушия (впрочем, не стоит преувеличивать это качество у Карамзина – все-таки дань господствовавшему тогда сентиментализму), и от – в тот период жизни – морализма. Карамзин отправлялся в Европу – страну чудес – учиться, читать, смотреть, чувствовать[23], разговаривать, понять. Чаадаев же… он поехал развеяться, полечиться, понаблюдать чужую жизнь, увидеть великие произведения искусства, купить книг. Карамзин встречался с теми, кого он читал, переводил или хотел перевести и издать на родине. Чаадаев к тому времени ничего не написал, философию знал прилично, но неглубоко, современной литературой, за исключением сочинений приятелей, а также героев своего времени, вроде Байрона, мало интересовался и никаких намерений просвещать соотечественников посредством печатного слова не имел. Кажется, единственным философом, которого он встретил в поездке, был немец Фридрих Шеллинг – да и то случайно, на водах, в Карлсбаде. Но наткнувшись на Шеллинга, Чаадаев уже не отстал от него – вел с философом беседы, а потом даже переписывался. Шеллинг оказал решительное воздействие на мировоззрение отставного русского гусара.

Наконец, путешествие Карамзина было частным предприятием, которое он – с помощью публикации своих «Писем» – возвел в ранг общественно значимого события. Путешествие Чаадаева также было приватной затеей, которая и осталась таковой. Кроме несчастного брата Михаила, вынужденного (помимо регулярных трансакций) в непристойной спешке слать