не знают известного факта: конкретно этот крестьянин – один из немногих сельских жителей, сохранивших свой социальный статус в ходе огораживаний и последовавшей за ними индустриальной революции. Дальше – больше; к концу прошлого столетия советские англоманы, добавив, конечно, к Шекспиру и Чарльзу Диккенсу Агату Кристи и группу «Битлз» (и позабыв об Адаме Смите), стали отождествлять себя чуть ли не исключительно с правящим английским классом, упустив из виду, что, окажись они на любимом острове, их тут же бы поставили на место. И место это внизу социальной лестницы или даже вне ее.

Карамзин стал первым, кто попытался отрефлексировать русскую англоманию, поместив ее в русскую общественную повестку. К этому были важные причины. С одной стороны, пример Великобритании (как государства, а не просто «Англии») был исключительно важен для аристократической фронды в России второй половины XVIII века – первой трети XIX. Собственно, это был чуть ли не единственный положительный образ общественного и государственного устройства, стоявший перед глазами образованного русского аристократа, ненавидящего монархический деспотизм, неважно чей и чем вызванный, Петра ли III, Екатерины ли Великой или – уж тем более – Павла I. Пример страны, в которой есть монарх, но он связан мнением парламента, который, в свою очередь, полностью выражает интересы крупных землевладельцев, страны, где по прихоти монарха тебя не могут ни оскорбить, ни тем более посадить в тюрьму или убить (а ты сам можешь, использовав социальное положение и богатство, это сделать с тем, кто ниже тебя), – такой пример был очень привлекателен. Тем более что страна, устройством которой можно восхищаться, является, во-первых, экономически и технологически передовой, а во-вторых, относительно близкой России некоторыми своими особенностями. За передовыми приятно следовать; в этом смысле «Англия» выгодно отличалась от Италии или даже Германии, которыми восхищались больше и чаще, но которым не подражали, ибо невозможно и незачем. Следовать ведь нужно за теми, кто идет впереди, не так ли? В то же время «Англия» не Китай и даже не Франция; как и Россия, она страна европейская, но на отшибе, как и Россия – гигантская и населенная самыми разными народами (я имею в виду колонии). Наконец, как и в России, в «Англии» церковь является частью государства; не забудем, что, проводя церковную реформу, лишившую русское православие самостоятельности, Петр Великий во многом ориентировался на опыт Реформации Генриха VIII. Русский аристократ считал поход в церковь важной частью социального ритуала, но место, которое он отводил вере и религии в жизни общества, было жестко определенным и контролируемым рациональностью (в его, конечно, понимании). Для него церковь должна быть где-то там, рядом с монархией – в области ритуала и церемонии, этих основ разумно устроенного общества.

Карамзин почти полностью не разделял этих взглядов – и чем старше становился, тем дальше от них уходил. Он, во-первых, не был аристократом, во-вторых, фрондером, в-третьих, Карамзин, как мы видели, имел совсем другие представления об идеальном устройстве общества. Тем не менее условная «Англия» существовала в сознании части правящего класса, притом той части, что в течение нескольких десятков лет по своей прихоти меняла царей на русском престоле. Не считаться с этими людьми было бы нелепо – да и перемены в государстве и обществе во многом зависели от них. Так что отрефлексировать, определить, чем же на самом деле «Англия» является – или может стать – для русской общественной повестки, особенно в ранний период ее формирования, было необходимо. Отсюда и особенности «английской части» «Писем» – это не «путешествие по стране», а ее компактное описание с целью дать общее и объективное представление. Германия, Франция и даже Швейцария – они по умолчанию понятно чем являются, даже если русская публика чего-то не поймет, какой-то важной черты – не страшно, в этих частях «Писем» задача была иной. Но в Англии – только так: подробное описание главных достопримечательностей, в которых сконцентрирована история страны, ее традиции, ритуалы и проч., немного оживляющих скучноватый текст рассуждений о женщинах и ценах на вино и, наконец, вывод – та «Англия», которая, собственно, и должна остаться в русском общественном сознании.

Рассуждение РП о том, что же такое «Англия», – в записи, помеченной «Лондон, сентября… 1790». Оно строится следующим образом. Сначала идет небольшой кусок воспоминаний о том, как автор в юности восторгался Англией, ревностно следил за ее политическими и военными делами («болея», кстати говоря, за нее в войне с восставшими американскими колониями) и, конечно, упивался английскими романами, в которых представлен «английский характер». За этим следует история охлаждения – при том что РП Англию не ругает, нет, он воздает ей и ее жителям должное, однако к этому «должному» он сегодня (почти) равнодушен. Причин охлаждения несколько, и главная заключена в однокоренном слове, в прилагательном «холодный». В Англии холоден климат – не в смысле температуры, а общего ощущения, он «сырой, мрачный, печальный». Из климата выводится почти все остальное – и характер местных жителей, и их диета и образ мысли. Все, абсолютно все противоположно русскому; так, по крайней мере, уверяет РП. Он даже поднимает руку на расхожую в то время истину об особой «глубокомысленности» англичан, противопоставляя островным философам континентальных: «Пример Бакона, Невтона, Локка, Гоббеса ничего не доказывает. Гении родятся во всех землях, вселенная – отечество их, – и можно ли по справедливости сказать, чтобы, например, Локк был глубокомысленнее Декарта и Лейбница?» Дело не в том, что в «Англии» РП все совершенно иное, нежели на континенте (и в России, робко намекает автор), как раз наоборот, там все вроде бы такое же, но непоправимо чужое. Это обстоятельство и создает особое напряжение в отношениях между этими европейскими регионами. К примеру, РП отмечает распространение просвещения и книжности в Англии – явно ничуть не меньшее, нежели в его любимом Лейпциге: «…здесь ремесленники читают Юмову “Историю”, служанка – Йориковы проповеди и “Клариссу”; здесь лавошник рассуждает основательно о торговых выгодах своего отечества, и земледелец говорит вам о Шеридановом красноречии; здесь газеты и журналы у всех в руках не только в городе, но и в маленьких деревеньках». Картина, конечно же, идеальная и почерпнутая из вторичных источников, а не из прямых наблюдений РП (или даже Карамзина), но тем не менее в ней есть своя правда. Действительно, Британия конца XVIII века – страна массовой по тем временам печати, страна (и особенно ее столица), буквально заваленная книгами, брошюрами, памфлетами, карикатурами. Более того, это страна, знающая грамоту. У историков разные мнения по поводу конкретных цифр, но очевидно, что в середине XVIII столетия в Англии читать умело больше половины населения (мужчины больше, женщины меньше). В Шотландии эти данные еще выше, несмотря на бедность этой страны по сравнению со