* * *

Донна Марселина провела в поместье пять дней – пять дней безбрежного совершенного счастья. Мыслями ее всецело владел молодой любовник, ни о ком и ни о чем другом она и слышать не хотела, в чем Хайме успел убедиться, попытавшись с ней заговорить о делах поместья и оставив свои попытки.

Донна Марселина любила, любила впервые, без оглядки, наслаждаясь и упиваясь своим запоздалым счастьем, любила жадно, ревниво, страшась потерять даже минуту, проведенную подле своего избранника.

Однако на шестой день в Эспейисмо явились нежданные гости. То были дядюшка Эрнандо и его старший сын Родриго.

Поприветствовав благородных донов, маэстро Хайме посчитал разумным не мешать и удалился. Кажется, его примеру последовал и Марио, оставив Марселину наедине с визитерами. Что произошло между ними потом, маэстро доподлинно не знал. Окна кабинета, под которыми он прогуливался, сложив два пальца правой руки в виде рожек, были плотно закрыты, и разговора он не услышал. Но догадаться было нетрудно.

Родственный визит, в подтверждение его догадок, оказался коротким. Не прошло и часа, как благородные сеньоры стремительно покинули дом. При этом оба кипели от возмущения и были красны, как томаты:

– О! Господи, да она просто лишилась рассудка! Она безумна! – прошипел на ходу один.

– Безумие – это болезнь, которую надобно лечить! – заключил другой.

Усевшись в экипаж, они укатили прочь.

Сразу после их отъезда Хайме поспешил к госпоже. Бледная как полотно, с растрепавшимися смоляными локонами, она стояла посреди кабинета, держа в руках крышку от хрустального кувшина, осколки которого, наряду с другими вещами, в беспорядке валялись у нее под ногами. В глазах ее бушевало пламя.

«Э-э-э, да тут была настоящая баталия!» – подумал про себя Хайме.

Завидев его, Марселина усмехнулась:

– Ох и задала ж я перцу любезному кузену Родриго! – с видом победителя произнесла она и громко расхохоталась. – Каким, однако, сухарем он стал! Да и злятся-то они оттого, что руки у них коротки! Ну, почему, дорогой мой Хайме, почему они всегда против меня?!

В дверях появился Марио, и хозяйка, дав наконец волю слезам, бросилась ему на грудь. Страстная веселость, переходящая в страстную грусть, была основой ее подлинно испанского характера.

То, что балерины живут впроголодь и вечно сидят на диете, – общее устойчивое заблуждение. Так говорят те, кто ничего в этом не смыслит. Танцовщица, работающая в полную силу, должна хорошо питаться. Плотные завтраки, обеды и ужины (после шести, восьми или одиннадцати, без разницы) компенсируют огромные физические нагрузки. Настоящая радость балерины – это прийти домой после спектакля и как следует поесть, а потом уж завалиться спать. Разумеется, нельзя обжираться! Диеты существуют для ленивых, для тех, кто мало работает, ну или после отпуска. Хотя за 8 лет училища почти у всех танцовщиц вырабатывается железная привычка: тренировка, тренировка и тренировка. Каждый день начинается с класса, у станка, час как минимум, чтобы разогреться, снять вчерашние перегрузки. Мышцы, конечно, ноют, но терпимо, к тому же от занятий боль проходит быстрее, клин клином. А вот ступни ног – у балерин уязвимое место, деформированные, со скрюченным большим пальцем, у всех без исключения. Об открытых босоножках даже думать нечего. «На пляже ножки – лучше сразу в песочек, чтоб людей не пугать». Пуанты, что обычные, театральные, что дорогие, импортные, навороченные, как их ни подбирай, все равно жутко натирают. «В стакане» все пальцы будто спрессованы, от этого – мозоли, а мозоли кровоточат.

Но самое противное (тут Варваре не повезло) – это внезапно выросшая шишка, шпора на правой пятке. Вот от нее боль жуткая.

Врачиха еще в Перми советовала удалять. Значит, операция. Но теперь когда? Все время – показы, потом выпускные, а потом театр… «Какой» – Варвара даже про себя не говорила, боялась сглазить. Но девчонки с курса, похоже, за нее уже все решили.

Да, в Москве, в МГАХе (хотя многие педагоги по-прежнему называли академию училищем), Варвара занималась по индивидуальной программе, и в классе ее сразу поставили в самую середину на среднюю палку. А палка у них, как говорила Дина Сергеевна, это своего рода табель о рангах. За средней, напротив зеркала, стоят самые способные, подающие надежды, с правой стороны – середняки, корда, а слева, рядом с концертмейстером, – глухая корда.

Разумеется, за годы учебы все может измениться, девчонок и мальчишек то и дело меняют местами, переставляют. Но Варино место у станка даже после переезда в Москву осталось прежним. Она и сама была прежняя, ничуть не изменилась. При всех очевидных своих данных, и природных, и благоприобретенных, она оставалась такой же тихой, замкнутой, робеющей на людях и совсем не заносчивой. Полезное, между прочим, качество, когда попадаешь в новый коллектив. Ведь поначалу Варе было непросто. Девчонки-однокурсницы, среди которых попадались и ядовитые, и сволочные, ее здорово цепляли.

Еще бы, конкуренция! И если у себя в Перми после занятий она уходила домой, но тут уйти было некуда. Ведь академия – балетный улей. Корпуса соединены между собой, все близко, всюду люди: на одном этаже – столовая, на другом – классы для занятий, на третьем – общежитие, точнее, интернат, мужское крыло, женское, и в комнатах – по три-четыре человека.

– Ливнева, ты что, с Урала? – в первый же день спросила ее соседка по комнате, Танька Бармина.

– Да, – ничего не подозревая, ответила Варя.

И все заржали.

Слетая со сцены, хрупкие воздушные лебеди начинали больно щипаться.

Эта шутка потом часто всплывала, как и дурацкая поговорка про «соленые уши».

– Нет, Варька, ты должна знать! Почему все-таки «пермяки – соленые уши»? – надоедал ей Коля Качуров, с которым ее поставили на дуэты.

Но Варвара не отвечала, не обижалась, не обращала внимания, молчала, скучала по дому, терпела: «Терпение – первое правило балерины. Главное – есть ради чего!»

Это «ради чего» значило для Вари только одно – танцевать в Большом, до которого, как ей казалось, было еще очень далеко. Ведь в балете одних способностей недостаточно, надо, чтоб тебе повезло.

В Перми был случай, когда Варину однокурсницу не аттестовали из-за прыщей на лице: у той начались проблемы с кожей, и сразу закончилась карьера танцовщицы.

Про это Варя вспоминала с дрожью. Она боялась и прыщей, и травм, а еще панически боялась растолстеть. Так бывало с некоторыми девчонками, когда те ни с того ни с сего начинали плыть, раздаваться в бедрах, в плечах, груди.

Ну какая может быть Жизель с четвертым номером лифчика!!!

С этим у Варвары, слава богу, проблем не было. Но все же небольшой повод для беспокойства имелся и у нее. При ее росте в 166 см вес 45,5 кг считался нормой, но с натяжкой. Перед выпускными ей хотелось немного сбросить, иметь в запасе килограмма полтора-два. Но и передоз с фурасемидом Варя устраивать себе не собиралась.