она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его «естественным повелителям», и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. < …> Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой.

Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников. <…> Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям. <…> Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения[226].

В этих возбужденных фрагментах переплетаются три различных семантических поля. Первое отсылает к периоду, предшествовавшему появлению буржуазии, когда природа общественных отношений была скрыта различными иллюзиями: мир «идиллических отношений», «прикрытости», «экстаза», «трепета», «энтузиазма», «священного», «сентиментальности» и «предрассудков». Однако достигнув господства (второй отрывок), новый правящий класс безжалостно разогнал все тени: «разрушила идиллические отношения», «разорвала путы», «потопила», «сорвала», «лишила», «осквернила». Отсюда в итоге вытекает новая эпистема, столь типичная для буржуазного века: «голый интерес», «ледяная вода эгоистического расчета», «трезвыми глазами», «взглянуть на свое жизненное положение», «открытая, бесстыдная, прямая, черствая эксплуатация». Вместо того чтобы прятать свое господство за набором символических иллюзий, буржуазия заставляет все общество взглянуть в глаза правде о себе. Это первый реалистический класс в истории.

Рис. 8

Эдуар Мане. «Олимпия» (Édouard Manet, Olympia), 1863, масло, холст. С разрешения Bridgeman Art Library.

Голый интерес. Шедевр буржуазного столетия (рис. 8) «смотрит на зрителя», пишет Т. Дж. Кларк, «с таким видом, что заставляет его представить себе всю ткань, состоящую из <…> предложений, мест, выплат, особых способностей и статуса, которые продолжают быть предметом переговоров»[227]. Переговоры – прекрасное слово. Хотя Олимпия лежит, предавшись праздности и как будто бы ничего не делая, на самом деле она работает: она приподняла голову и повернулась, чтобы оценить потенциального клиента – зрителя – тем пристальным взглядом, который так трудно выдержать. Открытая, бесстыдная и прямая. Для сравнения взгляните на «Венеру Анадеомену» Энгра (1848, рис. 9), «которая смотрит и как будто не видит» (снова Кларк) и имплицитно подразумевает, что «обнаженные ничего не скрывают, потому что нечего скрывать»[228]. Именно «мещанскую сентиментальность» подобной живописи была призвана разоблачить «Олимпия»: без сомнения, фигура на картине Мане прикрывает рукой свои гениталии. Вот уж действительно реализм.

Рис. 9

Жан Огюст Доминик Энгр «Венера Анадиомена» (Jean Auguste Dominique Ingres, Venus Anadyomene), 1848, масло, холст. С разрешения Bridgeman Art Library.

Мане написал «Олимпию» в Париже в 1863 году; семь лет спустя в Лондоне Миллес выставил свой собственный вариант современной обнаженной натуры – «Странствующего рыцаря» (рис. 10). Рыцарь – в полном облачении, стоит рядом с обнаженной женщиной, воткнув в землю огромный меч: чтобы такое придумать, требуется некоторое воображение. Забрало у него поднято, но он отводит взгляд от женщины, как будто погрузившись в задумчивость, и странным способом обрезает веревки, почти что спрятавшись за стволом большого дерева. В женщине тоже много странного: если Венера у Энгра никуда не смотрит, фигура у Миллеса просто отвернулась или, точнее, ее заставили отвернуться: потому что в первоначальном варианте, что немаловажно, она была повернута к рыцарю (рис. 11). Но реакция критиков была прохладной, поговаривали об аморальности, картина не продалась… и Миллес вырезал ее торс и нарисовал новый. (Затем причесал ее, заставил опустить глаза, надел на нее блузку и продал в качестве протестантской мученицы: рис. 12).

Рис. 10

Джон Эверетт Милле. «Странствующий рыцарь» (John Everett Millais, A Knight Errant), 1870. С разрешения Bridgeman Art Library.

Рис. 11 (рентген «Мученицы Солвея»)

Рис. 12

Обнаженный меч – стальная клетка доспехов; разметавшиеся волосы женщины[229]– и повернутое в сторону лицо. Миллес хочет написать обнаженную женщину, но в то же время боится этого. И поэтому он нарративизирует ее обнаженное тело: если на женщине нет одежды, так это потому, что с ней приключилась история, она подверглась нападению, сопротивлялась, была связана, за чем должно было последовать изнасилование и смерть, если бы вовремя не появился рыцарь. Кровь на клинке, мертвое тело справа, убегающие фигуры на заднем плане – это все часть истории (как в слащавой подписи Миллеса к картине «Орден странствующих рыцарей был учрежден, чтобы защищать вдов и сирот и помогать девицам, попавшим в беду»). И он не одинок в таком видении, другие знаменитые викторианские ню – от прототипического «Бритомара» Уильяма Этти (1833) до «Греческой рабыни» Пауэрса (1844), «Молитвы леди Годивы» Лендсиера (1865) и «Андромеды» Пойнтера (1869) – передают одно и то же сообщение: обнаженность – результат принуждения, то, что дикари, или бандиты, или тираны, делают с женщинами. В «Олимпии» секс существует при свете дня, носит деловой оттенок. В викторианской живописи – это проклятье, тьма, миф, смерть. То, что Мане самым прозаическим образом обнажил, снова было окутано завесой легенды.

В этом и состоит викторианская загадка: contra [вопреки] этим отрывкам из «Манифеста Коммунистической партии» наиболее индустриализированный, урбанизированный, «передовой» капитализм столетия возрождает «трепет» и «сентиментальность» вместо того, чтобы их разрушать.

Почему?

2. «Под покровом»

Почему возникло викторианство? Но английская обнаженная натура слишком мелкий предмет для такого большого вопроса. Итак:

And he, shall he,

Man, her last work, who seem’d so fair,

Such splendid purpose in his eyes,

Who roll’d the psalm to wintry skies,

Who built him fanes of fruitless prayer,

Who trusted God was love indeed

And love Creation’s final law —

Tho’ Nature, red in tooth and claw

With ravine, shriek’d against his creed —

Who loved, who suffer’d countless ills,

Who battled for the True, the Just,

Be blown about the desert dust,