запасные полки, что изменили присяге, да всю чернь с городского дна… Нет, Петя, не удержаться «временным». Даже с германской помощью. А большевики — ты сам знаешь, с народом говорить они умеют. «Временные» — нет. И потому, сильно подозреваю, очень скоро в Таврическом дворце будут уже совсем другие хозяева.

— Но что же делать? — совсем по-детски спросил Петя. — Что же будет? Как… как у тех?

— У тех не было Государя, — повторил вслух свою мысль Две Мишени. — А у нас он есть.

Петя Ниткин молчал. Нехорошо так молчал, убито.

— Государь — это… это не всё, Константин Сергеевич, — словно равному, сказал он. — Если я чего-то и понял — и оттуда, и из того, что творится у нас — без идеи нельзя. А у нас какая идея? За что стоим?

— За веру, царя и Отечество, — спокойно и без малейших раздумий ответил Аристов. — Петя, мы с тобой были там. Мы видели, как оно. Веры нет. Нет Государя. Ты видел у нас плакаты — «Его величество наш рулевой»? «Народ и Государь едины»?

— У нас верноподданические адреса пишут, — тихо, но убеждённо возразил Петя Ниткин.

— Адреса — это не плакаты, — с такой же убеждённостью покачал головой полковник. — Адрес — это почти что личное послание…

— А Отечество как же? Мы-то знаем, как они за него сражались. Дай нам Господь всем так сражаться в последний наш час…

— Вот и мы сражаемся за Отечество, Петр. И у нас есть интервенты, на нашу землю явившиеся.

— Немцы уйдут, что делать станем? — не соглашался Петя. — Что против этого — «земля крестьянам, фабрики рабочим»?

— Так ведь враньё же это, кадет.

— Вранье, Константин Сергеевич. Но в него же сейчас верят. И потому против нас идут. Те же армейские полки — кто разбежался, а кто и против выступил, как волынцы.

Аристов недовольно поморщился, отворачиваясь. Почти его собственным мыслям отвечал кадет Ниткин, и ответы получались ой как нерадостные.

— Вы знаете, Константин Сергеевич… я вот думал, думал… только вы простите меня…

— Говорите, кадет. Всё, что скажете, останется строго меж нами.

— Я вот думаю… вы не сочтите меня трусом или предателем каким, я… присяга… — Петя Ниткин страшно волновался, частил и сбивался — он, первый ученик возраста! — Может, что Государь с нами — оно и хорошо, и плохо…

— Плохо? Это как? Это вы о чём, кадет?

— Ой, Константин Сергеевич, да я… ну, я… я к тому, что землю-то и впрямь дать надо… и чтобы хозяева рабочих не тиранили…

— А Государь, значит, может не допустить принятия таких законов, да, кадет? Вы к тому?..

Даже в темноте бронеплощадки можно было разглядеть, как мучительно покраснел Петя Ниткин.

— Не Государь. А те, что вокруг него. Привыкли, что оно всё так, как есть, и ничего менять не надо. Что смутьянов можно силой оружия принудить. Может, мы и принудим — хотя тем не удалось — а что потом?

— Уж не записались ли вы, кадет Ниткин, в большевики?

Две Мишени знал, что это не так. И сердился он сейчас не на кадета Ниткина, а на самого себя — что не было у него простых и ясных ответов на все эти вопросы.

— Упаси, Господи, спаси и сохрани, царица небесная! — Петя несколько раз истово перекрестился. — Я присяге до гроба верен буду, ваше высокоблагородие!

— Прости, Петя, — совсем не по-военному вздохнул полковник. Словно был кадет Ниткин если не сыном, то самое меньшее — племянником. — Сам о том же думаю, голову почти сломал. Только молитва и помогает. На Господа уповаю. Но и нам плошать не след.

— Вот и я про то же, Константин Сергеевич. Коль не придумаем что-то своё, да хотя бы… хотя бы то же «земля крестьянам!» — и не в самом конце, как там, когда уже ничего было не изменить, а сейчас, немедля. Эх, манифест бы государев сейчас…

— Тебе б, Петя, в государственном совете заседать, — кивнул полковник. — Конечно, я буду говорить… с кем смогу. Но мы, как ты знаешь, остались без генерала, Неверовский тяжело ранен, не смогли мы его вывезти, а без него… я в свиту Государеву не вхож.

— Но надо войти, Константин Сергеевич! Вы ж Государя из заключения освободили!

Две Мишени только дернул щекой.

— Сроду подобным не козырял!..

— А теперь надо! Надо! — Петя Ниткин сжал кулаки, и Аристов вдруг подумал, как это должно выглядеть со стороны — безусый кадет указывает, что делать, боевому полковнику, георгиевскому кавалеру!..

— Надо — значит, надо, Петя. Будем стараться и добьёмся. — Две Мишени постарался, чтобы голос его звучал бы как можно увереннее. — А теперь — где наша славная первая рота?..

Первая рота почти полностью занимала бронепоезд. Прислуги на нём осталось всего ничего — даже те сверхсрочники, на коих надеялся командир б/п, поручик Котляревский, за время петербургской замятни разбежались кто куда.

В штабном вагоне офицеры-александровцы с частью присоединившихся к ним армейцев и гвардейских, до рези в глазах вглядывались в расстеленную карту, освещённую тусклой сорокасвечёвой лампочкой.

— Псков. Самое главное Псков пройти… — слышались голоса.

— А там немцы.

— Город брать придется.

— А, может, на Бологое удастся проскочить, господа? На Бологое и — в Первопрестольную…

— Немчура бологоевский ход первым перекроет. Не считайте неприятеля глупым, поручик.

— Никто и не считает. Но сколько у них гарнизон в этом Пскове? Не дивизия, не бригада и даже не полк. В лучшем случае — батальон и без тяжёлой артиллерии.

— Нам и батальона хватит, господа, — Две Мишени тоже склонился над картой.

— Что же вы предлагаете, Константин Сергеевич?

— Остановиться в Торошино. Взять станцию — думаю, это полегче будет, чем весь Псков. Выслать разведку. Осмотреться.

— И ждать, пока немчура с «временными» все рельсы разберут? Полноте, господин полковник, да вы ли это? Где лихость, где внезапность, где…

— В нашем попечении — Государь, господа, если вы забыли.

Наступила внезапная тишина, только колеса тут-тут по стыкам, словно кости стучали.

Глава II.2

Наступал ноябрь.

А железная дорога от Пскова на Петербург, обычно изрядно загруженная, сейчас словно вымерла. Точно неведомая рука разом отключила семафоры, умертвила телеграф, и заставила попрятаться все живые души. Две Мишени стоял и думал, что достаточно будет пустить навстречу их бронепоезду самый обычный паровоз — и всё. Дорога будет намертво заблокирована. Хорошо бы разжиться в путейских мастерских хоть каким краном на платформе, взять с собой — путь до Юга не близок. И запас рельсов, запас шпал…

Константин Сергеевич вспоминал — только на сей раз уже не Маньчжурию, не Ляоян с Мукденом, но тихий майский вечер в городе Ленинграде (хорошее название, звонкое, если не помнить, в честь кого