— Дааа! — почти заорал я.

— И третье…

Не надо бороться с собой и своими пороками, слабостями и недостатками, а необходимо как бы забыть о них и отстраниться. И тогда они перестанут существовать сами собой. Ты же навсегда и без всякого нажима принявший самостоятельное решение начнёшь удивительное перерождение… Нет, не так! Ты начнёшь возрождение! Твоё нынешнее решение — Истина, а всё то, что или кто потом будет тебя соблазнять отклоняться от Истины, есть дьявольский соблазн и бесовской посланник. Ты так его и назови! Но можешь придумать своё и обозвать иначе.

Понимаешь меня? Понимаешь?!

— Да…

— Не объявляй страсть свою или порок свой врагом своим и не тягайся с ним, как со стопудовой штангой. Борясь с пороком, мы определяем его как врага и укрепляем его, а значит, он есть. А должно сделаться так, что его как бы и нет вовсе… И вот только тогда он начнёт от тебя трепетать. Пройдет время, и его просто не станет. Он не выдержит и не перенесёт такого равнодушного и даже пренебрежительного к себе отношения. Он отвернется и отойдёт… и пойдет прочь, и жалобно заскулит, и где‑то там — далеко в лабиринтах — умрёт совершенно безболезненно и незаметно для тебя. Ты его не признал за врага, отделил от себя, отправил вовне… и тем самым победил его внутри себя…

Ты понял?!

— Понял.

— И вот лишь когда минуют первые препоны и заморочки, тебя понесёт в нужном и стремительном русле. Отдайся этому потоку и береги его течение. Каждый прожитый день неси в копилку своей воли и тогда, чуть поз-же, не сразу, но ты вернёшься к себе прежнему. Именно к себе, тому — настоящему!

Запомни…

Он угомонился, и мы вскоре легли спать. Я сразу провалился. Снов никаких не было. Только звучал его голос и по кругу, и по кругу — не столько мысли, сколько чувства и смысл.

Проснулся почти перед самой Москвой. Он уже сидел одетым и внимательно смотрел на меня, видимо, ожидая пробуждения.

Я быстро собрался, сбегал в туалет и покурил. Когда затянулся, то вдруг почувствовал, что делаю что‑то не то. Ну да рассуждать было некогда, и я пошел в купе.

Вышли на перрон и пошли в сторону метро: он на стоянку такси, а я — под землю. Пожали руки, и тут он на прощанье: «Не забудь решение своё подкрепить самым высоким для себя символом! — затем улыбнулся и отчасти пошутил. — Счастливого возвращения и удачи тебе — МУТАНТ!»

Вот вроде и всё.

Но я не написал о самом главном. С чего тогда началось моё возвращение…

А начал я его через несколько месяцев усилием воли в полночь на Пасху с субботы на Воскресение. Дождался полуночи, поел, выпил рюмочку водки… И, обращаясь к Нему, внутри себя сказал:

«Вот Тебе мой подарок — не курю я больше! И не предам слова своего». И лёг спать.

И не закурил…

А то, что попутчик мне тогда внушил, помнил всегда. Дал он мне тот самый ключ и механизм, который помог всё довести до конца и победить.

А, может, и не попутчик он был.

Но не курю я с того года больше тридцати лет.

А недавно и с обжорством так же покончил. Пить, никогда много не пил — это не про меня. Но кому‑то, наверняка, и от пития поможет.

Дерзайте!

Наташка

Первые полтора года своей жизни я жил в доме один на Ленинском проспекте напротив метро Октябрьская. Это там, где сегодня институт В. В. Жириновского.

Мой дом сломали ещё в начале 70‑х. Он был четырехэтажный, внутри дворик со скамеечкой и немного зелени. Помню я себя приблизительно с года. Конечно, не всё, но многое…

Девочку из соседнего подъезда звали Наташа. Мне чуть больше года, она на пару лет старше.

Меня кто‑то научил на вопрос: как кричит барашек? — отвечать страшным, хриплым и протяжным блеянием. А на тот же вопрос про корову — гулко и громко мычать. Мы были во дворике, когда Наташка, увидав, как я лихо отвечаю на эти несложные вопросы взрослых, решила тоже меня проэкзаменовать и задорно спросила:

— А как кричит барашек?

Я, будучи уже разогретым неоднократными пробами, что есть силы заорал: «Бяяяяя!»

Наташка весело засмеялась, чем меня очень порадовала, и спросила про корову.

— Мммууууууу! — замычал я вдохновенно. Девочка закатилась со смеху. Не дожидаясь следующего вопроса, я стал попеременно, всё громче и воодушевлённей то бякать, то му-мукать. Чем больше я орал, тем заливистей ухахатывалась моя экзаменаторша… Она от смеха уже сгибалась пополам, а я всё наступал и остервенело продолжал реализовывать свой порыв актёрского мастерства, изображая то корову, то барана…

И вдруг Наташа изменилась в лице — оно сделалось сначала испуганным, а потом девочка и вовсе горько и безудержно зарыдала.

Подбежала то ли её мама, то ли тётя:

— Что, что с тобой?

Наташка набрала воздуху и проревела:

— Я опиисааалаааась!

Я был так потрясён внезапной переменой настроения, что запомнил эту историю на всю жизнь.

* * *

На фотогграфии мы с Наташей на скамейке в том самом дворике, приблизительно в то самое время. Я помню, как фотограф просил меня обнять и поцеловать девочку.

Что я и сделал.

Мне очень нравились её пушистые волосы… Очень!

Где‑то она сейчас?

Не знаю даже фамилии.

Эх!

Не убий…

Мне было почти 14 лет, когда по туристической путёвке нас детей-подростков, мальчиков и девочек, всего человек двадцать, отправили в Литву. Поездка была от маминой работы сроком на неделю в сопровождении нескольких родителей.

В плацкартном вагоне поезда мы занимали почти все полки. Никто никого не знал. Я ехал сбоку в конце вагона, хорошо всё видел и невольно наблюдал за всем происходящим. Но ничего особенного не случалось: поезд стучал колёсами, пассажиры время от времени то ели принесенные из дома продукты, то ходили мимо меня в туалет. Ехать было недолго, только одну ночь.

Ещё на вокзале я увидал всех девочек (меня уже стали очень интересовать девочки), но ни одна из них мне не понравилась. Была ещё совсем холодная весна, каникулы. Одежда скучная, всё серенькое: бесформенные куртки, ботиночки, да шапочки с помпончиками.

Итак, лежу я на нижней полке, смотрю… И тут через один плацкарт со второго яруса высовывается голова, и девушка начинает гребнем расчёсывать свои длинные, густые, русые волосы, которые спадают и достают почти до пола. «Ого! — думаю я, — какие красивые! Чьи они и кто это?» Девушка показалась совсем взрослой и какой‑то очень знакомой. До неё было всего метров пять, и я разглядывал её украдкой, стараясь не таращиться. Она спрыгнула на пол, сложила и ловко прибрала волосы в пучок под гребешок.