О, мои уши! Я думала, что невыносимы скрипы и грохот трамвая, и с таким свыкаешься, но как резануло слух оповещение! Кошмар! Хрип, свист, ультразвук, симфония ножей по стеклу. Содрогнулись все пассажиры и особо слабые сжали ладонями головы.

Честно, я и не подозревала прежде, что ситечко, впаянное в стенку, настоящий динамик и он может однажды заговорить! И чем провинилась? Уже домой собиралась, а тут вдруг…

— А-а-а! Мартинус! Здравствуй.

— Не обознался, значит. Здравствуй, Дуреха.

Когда дверца кабинки открылась, я узнала машиниста-спасителя. Мы тогда познакомились, и он оказался ничего так — дружелюбным. По имени напрочь отказался называть, заклеймил Дурехой, но я не обижалась. Ему можно.

— Вижу, знакомая девушка все стоит на одном месте и четвертый круг едет. — Он, не отвлекаясь от дороги, качнул подбородком на два зеркала, неведомо по каким переходам отражения, показывающим салон. — . Скучаешь? Выходная?

— Выходная.

— Не мерзнешь? У меня термос есть. — Опять кивок, только наугад за спину. — В кармане сиденья засунут, пей, погреешься.

— Спасибо, я пока не мерзну.

— А ну…

Мы пожали друг другу руки, и тот удовлетворенно кивнул. Горячие у меня ладони.

— Я сейчас до депо в Казематном, обед, час на перекусить есть. Составишь компанию, раз выходная и скучная?

— С радостью.

Машинист не старый, немногим за тридцать лет, но я не ощущала ни капли неприятного и липкого, особенного «приглашения на обед». Позвал просто, как нового знакомого. И провожал он меня в ту ночь до дома от доброй натуры — не оставить человека в беде. Не приставал, не лапал, не напрашивался на поздний ужин, даже намеков не делал! Мы тогда и на «ты» перешли.

Как же это прекрасно, быть такой свободной и счастливой! Поцарапанная жемчужинка ценность свою потеряла и никому не нужна, никто жадными глазами не смотрит, себе в карман не тащит. Мою настоящую красоту теперь может увидеть только настоящий мужчина, подлинный. Такой как Грим!

Депо располагалось на самом краю Казематного. Мартинус выставил значок и работник, на подходе трамвая переключил ветку на поворот с кольца, чтобы мы с него съехали. Это минутная задержка, — вагон выруливали на особую ветку, там из депо выходил один из дежурных, подменял машиниста и час катал дальше по кольцевой, пока тот, у кого дневная смена шел на законный обеденный перерыв.

Мы с Мартинусом пошли до чайной. От депо пересекли разделительную улицу и оказались на краю Трущобного, где в самом первом доме, на первом же этаже одна из квартир была переделана в кафешку. Тесная, маленькая, столики только стоячие — и все пропитано запахом пирожков. Я там бывала раза три от силы. Наши гаражи отсюда на самом далеком противоположном краю, бегать на обед — все время и пробегаешь, далеко, да и лакомиться пирожками с моим богатым холодильником… Все три раза я тут была, когда только-только обследовала город после больницы.

Машинист придержал за рукав почти на пороге подъезда:

— Слушай, а ты… не поможешь мне по дружбе, а? Ты вон какая молоденькая, стройная, длинноволосая, ну… помятая чутка, как раз как надо.

Когда он объяснил в чем дело, хотелось смеяться. И до чего же польстило, что он, повстречав меня всего раз в жизни, теперь так доверяется.

В чайной работала любовь всей его жизни — Зои. Женщина знаков внимания не принимала, смотрела на него как на пустое место, и Мартинус захотел подойти с другого боку — показать, что на ней свет клином не сошелся, что он нужен другим женщинам, вызвать ревность и тем интерес к себе. А не получится, так просто утереть нос, показав, что «потеряла ты преданного поклонника, родная».

И я обалдела от этой Зои! Дородная, крепкая, с короткой стрижкой под каре, красивыми волоокими глазами и возрастом старше Мартинуса лет на десять. Обхватом шире его раза в два, а ростом выше на голову. Мне хотелось сказать машинисту, что такую не пронять ревностью к такой как я — плюнет и разотрет, но не стала рушить надежд. Взяли чай, пирожки, встали за столик, который лучше всего был виден со стороны ее закутка.

— Ну, рассказывай, чего в трамвае-то каталась? У всех дела, а ты прям как не знаешь куда и деться. Стряслось чего?

— Не, ничего. Да и дело было вообще-то — я к сапожнику ездила.

Мартинус кивнул и посмотрел вниз мне на ноги:

— У Арту самая лучшая обувь в городе, сносу нет.

— Узнал работу? Ничего себе ты внимательный.

— Без обид, Дуреха. Сапоги на тебе горят. Со стороны бы посмотрела — в таком старье бегаешь, аж слезы из глаз, чистенькая, но ведь как мышь в храме — бедная, что мать-перемать. А сапоги — сказка, на таком контрасте и слепой увидит. Да и кто не знает Арту!

Я отпила чай, откусила пирожок с картошкой. А вкусные. Чай, хоть и дешевый, Зои не разбавляла, а заваривала крепко и сахар клала щедро. Пирожки не пресные — с тестом старалась, в начинке и жареный лук, и морковка, и масло сливочное по вкусу. С молочки перепадает иногда в магазины — но еще попробуй поймай. Молодец хозяйка! Кормит от души, и цена по карману даже трущобным.

— Слушай. А ты не в курсе, чего сапожника в наш проклятый город занесло? Он мне сказал, намекнул, что вроде как скрывается от кого-то с большой родины.

— Он эту байку всем рассказывает. А на самом деле… — Мы чуть наклонили друг к другу головы, Мартинус понизил голос и слегка огляделся, не заняты ли соседи подслушиванием. — Он хочет призвать Духа Жажды.

Я не удержалась от разочарованного вздоха и закатила глаза.

— Не-не, тут не просто слухи. Стал бы южанин сюда за сказку переезжать, как же.

— Подробности знаешь?

— Знаю. Только не спрашивай откуда, секрет. Есть у сапожника бумажка старинная, еще с тех веков, когда Черный Замок на этом месте целехонький стоял. И в ней сказано, что Духа можно призвать колокольным звоном. Был там на площади знак пяти сторон, и колокол на подпорках над ним висел.

Я опять едва не вздохнула, но сдержалась и не перебила. Да тут все знают, что по легенде Духа колоколом будят… машинист продолжил:

— А руины-то в городе сохранились… Здания нет, а площадь да — и она в парке.

— Обалдеть…

— Слушай дальше. Этот знак не просто узор для красоты, это магический символ. Он все, что на него попадает усиливает и увеличивает впятеро. И все, что нужно для пробуждения, это найти и принести на площадь тот самый… колокольчик.

Я едва не подавилась. А мысль меня так поразила, что я цапнула Мартинуса за воротник служебной куртки и придвинулась к нему почти нос к носу, так хотела рассмотреть по глазам — да не врет ли он? А если не врет, понимает, что сейчас сказал? Машинист чуть поморщился и выдержал. Он мужик смелый, отзывчивый, но так близко смотреть мне в лицо ему было все-таки больно.

— Арту и ищет колокольчик. А как найдет, проберется в парк, да и кинет его на знак. Он станет огромным и ударом о камни уже сам собой издаст звук. Язык ему не нужен.