— Насколько мне известно, пришедший в негодность инвентарь заменяют.

Он закусил губу и едва сдержался.

— Я прекрасно понимаю, что вам очень хочется получить этот проигрыватель, — спокойно произнес он.

— Ни черта ты не понимаешь! Клэс, ну-ка, скажи ему!

Макс поднялся.

— Попридержи-ка язык, Бондо, или выходи слюда, если хочешь что-то сказать. У тебя все, Клэс?

— Но послушай, Макс. — Это уже Сусанна. — Мне кажется, Аннерс еще не закончил. Он имеет в виду...

— Аннерс, наверное, сам знает, что имеет в виду. Кто хочет выступить?

— Теперь моя очередь. — Клэс передвинул во рту жевательную резинку. — Ну и ерунду же ты нес. Вполне возможно, мы для тебя слишком глупы, но, что бы ты ни говорил, нам ясно одно: мы должны остаться без проигрывателя лишь потому, что тебе так хочется. Но мы не согласны с тем, что все зависит только от тебя, что из-за кого-то одного не принимается решение, за которое голосовали все остальные.

— У нас такой порядок, — сказал Макс.

— Значит, плохой порядок, и нужно его изменить, — заявил Клэс и неожиданно миролюбиво спросил у Макса: — Разве это невозможно?

— Так сразу я не могу тебе этого обещать.

— А почему нет? Наверняка можешь, стоит только захотеть.

— Изменить порядок? Сейчас об этом и речи быть не может. Мы должны обсудить это на педсовете.

— Но ведь ты же здесь главный.

Макс почесал в затылке.

— Так сразу не могу. Но обещаю поднять этот вопрос на следующем педсовете.

— Значит, у нас будет проигрыватель?

Макс, улыбнувшись, покачал головой.

— Слишком уж ты торопишься. Вполне возможно, мы и изменим порядок.

Глаза-черносливы сверкнули.

— Выходит, есть шанс?

— Послушай, приятель, кончай лизать ему задницу. Разве не видишь, они здесь все заодно.

— Бондо, последний раз предупреждаю: или ты замолчиить, или выйдешь отсюда.

— Что, Клэс, как скажещь, убраться мне?

Клэс перевел взгляд с Бондо на Макса, потом снова взглянул на Бондо и, подумав, тихо сказал:

— Можешь остаться. Ну и собраньице у нас сегодня, уж и слова сказать нельзя. Да, вы здесь точно все заодно.

Обстановка накалилась, еще немного — и вспыхнет, как бывало, жуткий скандал со всеми вытекающими последствиями: разбитыми окнами и подрывом авторитета. Насмарку пойдет работа нескольких месяцев.

Макс вышел вперед и встал рядом с Клэсом.

— Вот и хорошо, — спокойно сказал он. — Нет абсолютно никаких оснований обижаться на всех учителей подряд и срывать на них злость.

— Верно, уж если на ком и срывать злость, так только на мне, ошибки не будет. Теперь вы знаете, кто во всем виноват.

— Довольно об этом, Аннерс. — И обращаясь к Клэсу: — Еще раз повторяю, что попытаюсь изменить порядок. Засим считаю вопрос исчерпанным. Но я хочу сказать еще об одном, а вы на досуге все обдумайте. Как вам известно — то есть некоторым из вас, — у нас существует обычай: во время осенних каникул старшие ученики и с ними двое учителей совершают небольшое путешествие. В прошлом году мы были в Швеции, а в позапрошлом — на Борнхольме...

Сохраняя полное спокойствие, Макс ловко и умело сменил тему. Засунув руку в карман, он повел рассказ о прошлых поездках, воскресил кое-какие полузабытые эпизоды и напомнил, как однажды отличился Бондо, а в другой раз — Клэс. Опасность миновала: Макс рассказывал интересно, живо и подавил мятежные настроения, а Клэс стоял рядом с таким видом, что было ясно: за деловые отношения в коллективе опасаться больше не следует.

Грубая работа, исключительно грубая работа. Он сидел на своем стуле, не вслушиваясь в поток слов, слетавших с красиво очерченных губ Макса, гнев и обида боролись в его душе. Он чувствовал, что его откровенно предали и стравили с ребятами.

Это уж чересчур, подумал он, совсем ни к черту не годится. Как тебе не совестно, Макс. Да и вам всем тоже.

Если не считать того, что пискнула Сусанна, никто из коллег не сделал даже попытки поддержать его. Макс мог бы, если бы захотел, ему бы это ничего не стоило, но он не захотел. И Йохан мог, только и он не захотел. А еще называются коллеги и добрые друзья. Макс, хладнокровно, со знанием дела спасавший свой собственный престиж. Осторожный Айлер, с отсутствующим видом уставившийся в окно. Йохан, своей обычной нагловатой усмешкой демонстрировавший, что его лично это представление весьма забавляет. Сусанна, внимательно разглядывавшая свой туфли. И Бьёрн, который, случайно встретившись с Аннерсом взглядом, едва заметно пожал плечами, что, видимо, означало: конечно, мы поступаем не очень-то порядочно, но ни черта тут не поделаешь.

Странное чувство охватило его, словно так уже было когда-то. Все это что-то напоминало ему — и как Бьёрн пожал плечами, и как внимательно Сусанна рассматривала свои туфли, и как улыбался Йохан. Что-то неприятное, о чем, вероятно, лучше бы вообще не вспоминать, но забыть все-таки не можешь. Так бывает, когда пытаешься вспомнить забытое имя, а память, словно в насмешку, подсказывает только, что оно начинается на «а». Улыбка Йохана. Раскачивающаяся за окном ветка с темно-зелеными резными листьями — не она ли напомнила ему то неприятное, почти постыдное чувство, которое он когда-то испытал.

Янус, конечно, Янус. Вот именно. То, как он выступал на собрании, кричал, размахивал руками, чуть не плакал, а Макс, поднимая руку, призывал к тишине, и ребята смеялись. Янус, конечно, Янус. Йохан однажды высказал мысль, которой он поразился и которой сперва не понял. Только позже до него дошел смысл сказанного.

«Янус старый дурак, но дело он свое делает. Что бы об этом ни думали».

Он не хотел вспоминать о Янусе и попытался прогнать эту мысль. Но она возникла снова, когда, уложив малышку, он прилег рядом с ее кроватью на кушетку, прислушиваясь к спокойному дыханию ребенка. Головная боль, на которую он сослался, чтобы не идти с Уллой к Сусанне и Максу, и в кои-то веки настоял на своем, прошла, но мысль о Янусе вернулась снова.

Он вспомнил, как Янус семенит по посыпанному гравием двору, а вслед ему раздается смех ребят. Маленький