– Ганс? – Роецки обратился к денщику, плотному и спокойному баварцу Лемке.

– Да, герр гауптман? – тот был занят тем, что расчищал стол командира. Выбросил окурки из пепельницы майсенского фарфора, привезенной с вещами офицера из дома. Поставил на столешницу, укрытую уже не чистой (а положил он ее с вечера) скатертью, кофейник.

– Не помнишь, куда откомандировали летунов, что стояли рядом?

– Эм… – брови солдата сошлись над переносицей. – Кажется… Чельябинск?

– Да, точно. Спасибо, Ганс, твоя память как всегда безупречна. – Роецки встал, чтобы не мешать разбирать тот бардак, что он создал за время очередной наполовину бессонной ночи. – Что тут у нас?

– Завтрак, герр гауптман. Омлет с колбасой, яблочный мармелад и хлеб. Кофе я заварил вам сам, из собственных запасов.

– Черт, Ганс, не могу представить, как я буду без тебя после войны. – Гауптман дружески потрепал солдата по плечу. – Так обо мне не заботилась даже гувернантка у моей бабушки.

– Думаю, герр гауптман, что после войны о вас будет кому побеспокоиться. – Солдат перекинул через плечо полотенце, которым смел со стола. – Найдете себе красивую фрейлейн, которая будет заваривать вам кофе по утрам и сервировать домашний завтрак. Вы любите наши, баварские, сосиски с тмином и кориандром, герр гауптман?

– Да, Ганс, люблю, только не с утра. Никогда не отказывал себе вечером в паре кружек холодного мюншенера, вот тогда сосиски с твоей родины оказывались как раз к месту. Скучаешь по дому, Ганс? Да не бойся, я спрашиваю не для того, чтобы потом пообщаться с господами секуристами.

– Скучаю, герр гауптман. Помните, год назад вы лежали в госпитале? А мне герр оберст дал две недели отпуска, как раз пока вы выздоравливали после операции. Попал как раз в мае, когда цвели ябло…

Роецки, который искренне привязался к своему постоянному денщику, прошедшему вместе с ним последние несколько лет, так и не успел узнать историю про апфельблумен в Баварии.

Блиндаж строился крепко, с накатом из двух слоев бревен, и толстым слоем земли и дерна. Но он не был рассчитан на прямое попадание снаряда советской гаубицы ДС-44, бьющей на несколько километров с закрытых дистанций и отправляющей снаряд по такой траектории, чтобы в цель они попадали под практически прямым углом. Также гауптман, уже успевший присоединиться к компании своих доблестных предков, никак не мог знать, что выстрел был пристрелочным. А вот остальные, выпущенные в несколько залпов после, ушли точно в цель, аккуратно укладываясь по позициям его собственного взвода и всего баталионен в целом. Что мог успеть подумать денщик Ганс Лемке, также осталось для него загадкой.

* * *

«Тралы», запущенные саперами, прошлись по минному полю густо, сорвав много из круглых болванок, таящих в себе смерть всему живому. Густые клубы черного и серого дыма, от сработавших мин, начали рассеиваться ветром, когда в ход пошли дымовые шашки. Первые тяжелые фигуры горохом посыпались с бруствера вперед, ведомые приказом и долгом перед собственной страной, людьми, оставшимися за линией фронта, всем тем, что было для каждого из них родным.

Там, позади, укрывшись в рощицах и перелесках, спрятанные за несколькими холмами, что тянулись по-над рекой, грохотали десятки орудий. Наступление трех полков, просчитанное в штабе 2-й ударной дивизии Приволжского фронта, началось в точно назначенные сроки. Сотни людей, весь сложный механизм, который руководил ими, сейчас работал на успех. И всего несколько человек, посвященных в тайну, знали настоящее значение неожиданного удара на этом участке.

Остальные… остальные не знали ничего. Они просто шли вперед, стреляя в уже хорошо видимые фигурки врагов, подносили снаряды, заряжали, вели огонь батарей. Стояли на КНП, кричали в эбонит микрофонов станций и полевых телефонов необходимые приказы. Рвали на себя ручки фрикционов, кидая стальные тела боевых машин вперед. Оттаскивали на себе раненых, захлебывающихся кровью и матом из орущих и перекошенных ртов. Для каждого из них наступил тот момент, которого ждали долго, упорно, стискивая зубы от ненависти и стыда. Они просто воевали, идя в бой против тех, кого не звали на эту землю.

* * *

Лейтенант уже был вскользь ранен. Шальная пуля, скорее всего, из штурмового карабина, чуть зацепила на излете. Прожгла рукав маскировочного халата, бушлата, нательного чистого белья, вспорола кожу с мякотью. Кость, слава богу, не зацепила. Ближайший к командиру боец, торопливо выхватив перевязочный пакет из подсумка, наскоро перебинтовал. Кровь на легком морозце, к счастью, остановилась быстро. Взвод, так же как и три соседних, упорно шел вперед. Прикрываясь плотным серым дымом из шашек, играючи преодолели первые метров триста. Идти было несложно, воронки и черный снег от подорванных мин проложили хорошую дорогу. Пока ветер не разнес дымовое прикрытие – шли на грохот от разрывов.

«Боги войны» не подвели, не дали испугаться даже чуть. Рискованно, конечно, было идти под свистящими над головой тяжелыми болванками. Но риск стоил того, первые несколько минут фрицы даже и не думали огрызаться. Сидели, вжавшись в землю, осыпаемые ее мерзлыми комьями, черным снегом и густыми красными каплями, летящими от тех товарищей по оружию, кому не повезло спрятаться от снарядов русских. Рев и взрывы продолжались около двух-трех минут, того самого рассчитанного в штабах времени, что должно было хватить штурмовой пехоте, чтобы подобраться к врагу вплотную. И его ребята, и соседи, друзья-товарищи, угловатые в броне, широкими грязно-белыми пятнами сейчас были повсюду. Спешили, бежали что было сил, торопясь успеть, пока не очухались в окопах на «той» стороне. Но все-таки не успели. Один, второй, третий… басовито зарокотали в приближающейся темной полосе станковые МГ. Желтые вспышки в узких, не видных практически с поля щелях, венчики пляшущего пламени на кончиках толстых стволов. Визг плотных стаек трассеров, раздирающих воздух, хлещущих стальными бичами крест-накрест.

Вот ткнулся головой вниз один из тех солдат, что бежал первым. Плеснуло ярко-алым, таким заметным на фоне грязного и черного от сгоревшей взрывчатки снега вокруг. Свернулся в клубок чей-то любимый сын, брат, муж, отец, дядя, сват, или просто близкий человек, которого ждали за Уралом. Очередной безымянный для многих герой, который делал все что мог, чтобы пусть и не скоро, но на этой земле можно было жить. Дышать вольным и чистым воздухом, строить жизнь, растить детей. Каждый из тех, кто сейчас бежал вперед по заснеженному полю, мечтал делать это сам, но знал, что даже если не выйдет у него, должно быть у кого-то другого. И никак иначе, только так. Потому что это война каждого. А этот солдат, который, может, и из другого взвода, роты, батальона, будет отомщен. И память о нем будет жить дальше, передаваясь из поколения в поколение, потому что по-другому было нельзя. Ведь это общая, одна на всех война. А пулеметы продолжали стрелять трещотками, жадно, захлебываясь очередями. Падали, падали солдаты в штурмовых комплектах защиты. Воздух продолжал рваться на куски роями голодных стальных ос, прошивающих насквозь людей с маленькими красными звездочками на шлемах.