— Лена, принеси нам с гостем чаю! — ору через дверь, опять напрочь забыв о переговорном устройстве. — Хотя нет, Лен, не надо! — С подозрением кошусь на посетителя. — Кипяток может стать орудием в твоих озверевших от недопонимания руках. Воду, Лен, неси! Не, — цокаю языком, покачивая головой. — Воду тоже на фиг. Мне еще в сад ехать, на детский спектакль. Оболь?шь меня, и я такой мокрый красавчик буду. На фиг.

— Так что нести, Макар Романович?!

— Леденцы тащи, вазочку, ту, что на входе. Я слышал, мята помогает расслабиться.

— Не надо мне леденцы! — бухтит, дует щеки. — Я тебя убивать пришёл.

— Тогда надо было использовать фактор неожиданности. А не бросаться на человека в два раза крупнее тебя.

Тут мужик начинает плакать. И мне становится неудобно. Так-то Любу я никакую не знаю, ну блин, из-за какой-то шлюхи слёзы лить? Ну это как-то не по-мужски. Достаю салфетку и сую ему в руки.

— Когда близнецы родились, — шмыгает носом, — я сразу был против того, чтобы в декрет шёл я, а не она. Но Любка у меня вся такая деловая, денег больше получалось у неё, а не у меня, понимаешь?

Я улыбаюсь, поддерживая.

— Не расстраивайся, мужик, видишь, я твою Любу знать не знаю, может зря ты ревнуешь. Работает твоя Люба.

— Я физруком в школе с двадцати лет. Ну что тому физруку? Три года вперед, три года назад. Вернулся, близнецы в детсад, а она процветать стала, столько денег заработала, мне и не снилось.

Опять улыбаюсь, протягиваю руку, хлопая его по плечу. Жалко мне его. Видно — мужик любит и страдает.

— Она у меня красавица: фигура, как и не рожала, лицо как с картинки и ухоженная. Так-то бабам всё это некогда, а у нас ведь я вместо мамки. Она по конференциям летает, я всё в доме уберу и постираю, чтобы пришла она с работы и только отдыхала, гладить научился как в прачечной. Вот только рубит меня по страшному, бывает в кресле засну, а Любки моей ещё нет, проснусь — Любки уже нет. Она в офисе, с такими же бизнес-червями копошится.

Улыбаться я перестаю, потому что до меня начинает доходить, что я перед этим мужиком всё-таки виноват.

— Лена, воды! — ору в сторону предбанника секретарши.

— Сколько?

— Чего сколько?

— Воды сколько нести, Макар Романович? Стакан, два?

— Ведро!

Мужик лицо руками прикрывает, вздрагивая, а мне так перед ним стыдно становится, что аж смотреть на него не могу.

— Мне, когда имя она сменила, аж ножом по сердцу, будто к новой жизни готовилась, курва! Ну знаешь, женился ты на Любе. — Трахает по столу рукой. — А переночевать к тебе приходит Регина. Ну сам посуди, каково? Да и простая она была, родная, а теперь бизнес-леди.

Челюсть как будто сводит. Шевелю ей туда-сюда, а разжать до конца не получается. Давно из меня такого лоха не делали. В разводе она, детей нет! Вот стерва крашеная. А я ведь о её бизнесе читал. Она там позиционирует себя свободной женщиной после неудачного брака. И ясное дело, она ж не Хилари Клинтон, никто эту информацию о ней не проверял. А ресторан тот? Выходит, это настоящий, блин, бал монстров, там все с любовниками были. Чувствую себя использованным гандоном.

— Я когда её сообщения и фото в лифчике нашел, я, Заболоцкий, знаешь, что сделал?

Качаю головой. Не скажу, что я очень страдаю, просто противно как-то. Вот же хитрожопая. Мы ни разу вместе не ночевали, и квартира у неё подозрительно необжитая была, она всё время спешила на меня накинуться. Теперь-то все сходится.

— Так вот, господин Заболоцкий, — щурится мой новый друг-рогоносец, — я ей в глаз дал!

Хмурюсь, женщин бить — последнее дело. Это он зря, конечно.

— А ещё, всё её брендовое шмотье ножницами перерезал, посмотрю, как она теперь будет жопой вилять в мамкиных юбках!

Что-то мне подсказывает, что я у Любы-Регинки не единственный член для радости.

— Ты это, давай. — Забираю стакан у секретарши и подсовываю несчастному муженьку. — Не расстраивайся, тебе это… — прочищаю горло, — ещё детей растить.

— Я в суд пойду!

— Не надо! — неожиданно активно спорю. — Это плохая идея.

— Почему?

— Потому что мать твоих детей никуда не денется, а от злости и обиды ты дров наломаешь, стыдно будет до конца жизни. Будешь смотреть, как они маму любят, как играют вместе, как на колени к ней прыгают, а ты её, как последний кусок дерьма, в суд таскал. Эту самую женщину, которая в муках тебе их родила и, если бы не она, у тебя бы детей вообще не было. Но ты же, блин, хотел доказать ей, что она не права, что театральный вуз — это не то, что ей нужно. А она ж тоже не пустое место, она ж не тряпка, она ж личность яркая, артистичная, ты ж блин её за это и полюбил, но… В суд не надо. За это тебе потом будет стыдно, — выдыхаю, закончив свою пламенную тираду.

— Какой театр? — Поднимает на меня непонимающий мутный взгляд. — Я этой шлюхе отомщу. Её за аморалку детей лишат.

— Говорю тебе, мужик, не вздумай, сам себя терзать будешь потом, дети не должны быть орудием мести и разборок между родителями.

— Она должна ответить!

— Сейчас ты в суд, а она потом с твоим братом в постель, думаешь, это приятно?

— С каким братом? У меня две сестры!

— Вот и береги своих сестёр, а лучше Любку возьми и куда-нибудь вместе слетайте. И пожёстче с ней, чем более равнодушным ты будешь казаться, тем больше шансов, что она налево бегать перестанет. Вот прям плюй на неё, отталкивай, соблазни, а потом не дай! Дверь в спальню закрой и пусть скребётся ногтями своими накладными. Детей к матери отправь, а ей романтический ужин. — Встаю, поднимаю его, поправляю на нём костюм. — И самца включи. Она тебя однажды выбрала. Значит снова захочет. — Разворачиваю его к выходу.

Что удивительно — кивнув, он уходит.

— Макар Романович, вам в садик пора! — Сталкиваясь с ним в проёме двери, секретарша оглядывается на странного посетителя.

— Спасибо, Лен, собираюсь.

И пока я складываю вещи и выключаю компьютер, мне на телефон падает сообщение:

«Прости, родной, больше не сможем увидеться, надеюсь, тебе не слишком больно»

Усмехнувшись, пишу ответ:

«Да нет, Люб, даже не парься. Всё нормально!»

Макар

Я едва успеваю к назначенному времени. И, собрав по дороге все пробки и светофоры, поднимаюсь на крыльцо детского сада в самый последний момент. Все родители уже в сборе и ждут начала торжественного выступления. Места мне не хватает, поэтому я решаю постоять в углу, возле окна. Но подошедшей ко мне директрисе это активно не нравится. Миниатюрная женщина с худенькими ножками и ручками только кажется милой, у неё грозный голос и пронзительный взгляд тигровой акулы. Она не оставляет мне выбора, на мгновение исчезает, будто уступая, а затем возвращается, держа в руках бежевый стульчик с розовой спинкой и вырезанным на ней сердечком. Смотрю на него скептически и, улыбнувшись, качаю головой, надеясь, что она отстанет.