Ну что, пойдем, – точно Грифф был ягненком, отбившимся от стада. Тернер снова остался один.

– Ну не дерьмо, а?! – возмущался он. Они с Элвудом сидели на ступеньках Кливленда после очередной поездки в Элеанор. Денек выдался пасмурным: зима накрыла город, точно крышка старую кастрюлю. Элвуд был единственным, кому Тернер мог рассказать о том, что слышал. Остальные болваны непременно бы обо всем разболтали, и тогда бы не обошлось без пробитых черепов.

Тернер еще не встречал таких ребят, как Элвуд. Стойкий – именно это слово приходило на ум, хотя этот мальчишка из Таллахасси казался мягким, вел себя как паинька, а еще имел раздражающую склонность к проповедям. Носил очки, которые хотелось растоптать, точно бабочку. Говорил как белый студентик какого-нибудь колледжа, читал книжки, даже если никто не заставлял, добывая из них уран, чтобы привести в действие свою собственную атомную бомбу. И все же – стойкий.

Элвуда рассказ Тернера нисколько не удивил.

– Боксерские поединки – это сфера, коррумпированная на всех уровнях, – со знанием дела проговорил он. – Об этом много пишут в газетах. – Он рассказал, о чем читал на стуле в лавочке у Маркони в часы простоя. – Единственная причина, по которой есть смысл устраивать бои, – в том, что на них ставят деньги.

– Будь у меня деньги, я б тоже поставил, – отозвался Тернер. – В «Холидее» мы делали ставки на плей-оффы. Иногда я даже что-то выигрывал.

– Народу это очень не понравится, – заметил Элвуд.

Победа Гриффа обещала стать настоящим праздником, но в ожидании финала мальчишки смаковали не менее лакомые сюжеты: вот белый соперник обделывается от страха, или пускает фонтан крови прямо директору Харди в лицо, или из его рта вылетает россыпь белых зубов, словно их высекли оттуда ледорубом. Одним словом, фантазии – искренние, бодрящие.

– Так-то оно так, – сказал Тернер, – вот только Спенсер же пригрозил отвести его на задворки, я же тебе рассказывал.

– Это в Белый дом, что ли?

– Я тебе покажу, – пообещал Тернер. До ужина как раз оставалось время.

Через десять минут они добрались до прачечной – закрытой в это время дня. Тернер спросил у Элвуда, что за книгу тот держит под мышкой. О британской семье, сказал Элвуд, которая пытается выдать замуж старшую дочь ради поместья и титула. В общем, история со сложными поворотами.

– И что, никто не хочет на ней жениться? Она страшненькая, что ли?

– Ее описывают как симпатичную.

– М-да, дела.

За прачечной стояла обветшавшая конюшня. Крыша тут давно обрушилась, и природа уже просочилась внутрь: в стойлах виднелись пучки травы и скелетоподобные кусты. Самое место сыграть с кем-нибудь злую шутку, если, конечно, ты сам не веришь в призраков, – но никто из никелевцев не мог похвастать твердым мнением на сей счет, так что просто обходили конюшню стороной – на всякий случай. Невдалеке от нее росли два дуба, в стволы которых были вбиты два железных кольца.

– Вот что такое задворки, – сообщил Тернер. – Поговаривают, что временами сюда притаскивают кого-нибудь из черных и приковывают вот к этим стволам. Чтобы руки были раскинуты. Потом берут кнут для лошадей и отделывают за милую душу.

Элвуд стиснул кулаки, но сумел взять себя в руки.

– А белых не приводят?

– В Белом доме можно пороть и тех и других. А это место особое. Если тебя сюда заберут, то в лазарет уже возвращать не станут. Запишут в беглые, и с концом.

– А как же семья?

– А у многих она тут есть? Да еще такая, которой не наплевать? Элвуд, не все же такие, как ты. – Тернера зависть брала, когда к Элвуду приезжала бабушка, да еще привозила гостинцы, и время от времени он этого даже не скрывал. Вот как сейчас. Да еще эти шоры, которые Элвуд на себя нацепил. Закон – это одно; можно пройти с маршем, размахивая плакатами, и закон перепишут, если ты убедишь достаточно белых людей. В Тампе Тернер видел студентов из колледжей в наглаженных рубашечках и галстуках – они устраивали сидячие забастовки в «Вулвортсе». Ему самому было не до того – работа есть работа, а они вот протестовали. И у них получилось: их тоже стали обслуживать за прилавком. Впрочем, у Тернера все равно не хватило бы денег, чтобы там столоваться. Закон-то изменить можно, а вот людей – нет, как и их отношение друг к другу. В Никеле расизм цвел пышным цветом – половина местных работников, наверное, даже обряжалась в ку-клукс-клановские костюмы по выходным, – но Тернеру казалось, что дело не в цвете кожи, все куда сложнее. Дело в Спенсере. В Спенсере, в Гриффе, в родителях, допустивших, чтобы их дети тут оказались. В самих людях.

Вот зачем он привел Элвуда поглядеть на эти самые деревья. Он хотел показать то, о чем не пишут ни в каких книжках.

Элвуд взялся за одно из колец и потянул. Держалось оно крепко, точно успело уже срастись со стволом. Скорее человечья кость переломится, чем получится выдрать его.

Спустя пару дней Харпер подтвердил их догадки о ставках. Они как раз выгружали несколько свиных туш в барбекю-ресторан «У Терри».

– Одной заботой меньше, – заключил Тернер, когда Харпер захлопнул дверцу машины. От их рук исходил запах бойни, и он спросил у Харпера про поединок.

– Я, пожалуй, поставлю что-нибудь, когда выяснится, кто выйдет в финал, – сказал Харпер. Во времена директора Никеля ставок почти не делали – ради чистоты спорта. Теперь же набежала толпа толстосумов аж из трех округов – там нашлось немало желающих заключить пари. Впрочем, ставки принимались не от всех – требовалось поручительство кого-то из работников школы. – Но вообще всегда надо ставить на цветного. Надо быть дураком, чтобы сделать иначе.

– Результат уже известен, – заметил Элвуд.

– Да все они проходимцы – что твои сельские проповедники, – добавил Тернер.

– Быть того не может, – возразил Харпер, вспомнив свое детство. Он вырос на этих самых поединках, которые наблюдал из VIP-ложи, поглощая попкорн. – Это ж сродни искусству.

Тернер хохотнул и засвистел.

Чемпионат проходил в течение двух вечеров. В первый день белая и черная части кампуса решали, кого отправить на финальную битву. За два месяца до этого в гимнастическом зале оборудовали три ринга для тренировок, а теперь посреди просторного помещения маячил лишь один. На улице было прохладно, и зрители начали заполнять влажный, как пещера, зал. Белые горожане заняли складные стулья поближе к рингу, следом за ними пришли работники школы, и, наконец, никелевцы забили трибуны и расселись на корточках на полу – локоть к локтю. Расовое разделение сохранялось и тут: белые мальчики заняли южную сторону, а черные – северную. На границе не обошлось без стычек.

Директор Харди выступал в роли распорядителя. Он редко покидал свой кабинет в административном корпусе. В последний раз Тернер видел его в Хеллоуин – тогда, нарядившись Дракулой, он раздавал потными пригоршнями мальчикам помладше мармеладки. Харди – невысокий мужчина в туго сидящем костюме и с лысиной на макушке, обрамленной облачками седых волос, привез с собой жену – знойную красотку, чье появление всякий раз тщательно комментировалось воспитанниками, притом украдкой – беспечно глазеть означало нарваться на порку. Поговаривали, что она носила титул «мисс Южная Луизиана». Женщина обмахивала шею бумажным веером.

Супруги Харди занимали почетное место впереди, рядом с членами школьного совета. Почти всех их Тернер знал в лицо – у кого-то он подметал двор, а кому-то возил окорока. Из-под их льняных воротников выглядывали розовые шеи – самое уязвимое место, по которому так и хотелось ударить.

Харпер с другими работниками сидел позади VIP-ряда. В компании коллег-надзирателей он держался совсем иначе, напрочь позабыв о своих лентяйских наклонностях. Тернер не раз становился свидетелем тому, как менялось его лицо и осанка при приближении кого-нибудь из воспитателей или надзирателей. Он срывал или надевал маску будто по щелчку.

Харди сделал несколько объявлений. Главе школьного совета, мистеру Чарльзу Грейсону, управляющему банком и давнему попечителю Никеля, в пятницу исполнялось шестьдесят. Харди заставил