с вертепом, рельсы для паровоза, а черные в основном занимались покраской: обновляли, дополняли. И исправляли художнические огрехи своих менее старательных предшественников, латали старых «рабочих лошадок». Карамельные трости высотой в три фута украшали дорожки у каждого жилого корпуса, их постоянно приходилось подновлять мазками красной и белой краски. На гигантских рождественских открытках изображались забавные сценки на Северном полюсе, любимые всеми сказочные герои вроде Гензеля и Гретель или трех поросят, сюжеты из Библии. Открытки покачивались на стендах, расставленных вдоль школьных дорожек, – казалось, будто они украшают фойе роскошного театра.

Воспитанники любили это время года: кому-то оно напоминало о рождественских вечеринках дома, пускай и скромных, а у кого-то праздник случался впервые за всю жизнь. Без подарков не оставался никто, ни белые, ни черные – в этом смысле округ Джексон не скупился, – причем вручали ребятам не только свитера и нижнее белье, но и бейсбольные перчатки и наборы оловянных солдатиков! На одно только утро они превращались в мальчишек из приличных домов, расположенных в приличных кварталах, где по ночам обычно тихо и никого не мучают кошмары.

Даже Тернер невольно улыбался, касаясь открытки с изображением Пряничного человечка и вспоминая насмешливый крик этого сказочного героя: «Не поймаешь меня! Не поймаешь!» Неплохой жизненный принцип. Чем заканчивалась сказка, он не помнил.

Мисс Бейкер приняла у него работу, и он присоединился к Джейми, Элвуду и Десмонду, стоявшим у столика, заваленного папье-маше.

– Джейми говорит, Эрлу, – прошептал Десмонд.

Десмонд нашел банку, а Джейми придумал план. Неожиданно было получить такое предложение от парня, который только что выбился в пионеры. Считай, одной ногой на воле. Джейми, как и Элвуд, вырос в Таллахасси, но прежде они не встречались. Разные районы – это как разные города. Отец Джейми, по слухам форменный прохвост, подрабатывал агентом по продажам в компании, производящей пылесосы, – возил эти самые пылесосы по всему штату и стучал людям в двери. Как он познакомился с матерью Джейми, доподлинно неизвестно, но сам Джейми был веским доказательством этой встречи, как и пылесос, который они таскали с одного съемного жилья на другое.

Элли, мать Джейми, работала уборщицей на заводе кока-колы на улице Саут-Монро, в районе Олл-Сейнтс. Джейми с приятелями часто ошивался на вокзале неподалеку. Они играли в кости, пускали по кругу потрепанный номер «Плейбоя». Если бы не вокзал, Джейми – вполне нормальный ребенок, разве что не самый дисциплинированный по части посещения школьных занятий, – так никогда бы и не увидел изнанки Никеля. Какой-то пьяный старик, ошивавшийся близ путей, сунул руку в штаны одному из его приятелей, и извращенца избили до беспамятства. Джейми один не сумел сбежать от полиции.

Во время пребывания в Никеле мексиканец старался не участвовать в общих перебранках, в бесчисленных спорах по выяснению отношений и непрестанных заговорах. Несмотря на постоянные переводы из одного корпуса в другой, Джейми вел себя сдержанно и соблюдал целый свод правил поведения в Никеле, что само по себе выглядело экзотичным, потому что подобного руководства никто отродясь в глаза не видел, несмотря на постоянную отсылку к нему персонала. Как и справедливость, оно существовало лишь в теории.

Подмешать что-то в питье надзирателю – не в его характере.

Да, Эрлу.

Десмонд работал на картофельных полях. И не жаловался. Ему нравился запах клубней в самый разгар сбора урожая – теплый, землистый. Он напоминал запах пота, которым веяло от отца, когда тот, вернувшись с работы, заглядывал к Десмонду, чтобы поплотнее укутать его в одеяло.

Но на минувшей неделе Десмонда вместе с группкой других ребят отрядили на уборку рабочего сарая – большого серого здания, где стояли тракторы. Половина лампочек тут перегорела, а еще внутри поселилась разная мелкая живность. Один угол особенно густо покрывала паутина, и Десмонд с опаской вонзил метлу в белый паучий кокон: только бы тот не лопнул. Сваленные в кучу консервные банки он водворил на положенное им место. Определить содержимое одной из них он так и не смог – этикетка на зеленой жести полностью выцвела. Десмонд потряс ею и понял, что она полная. Тогда он спросил у парня постарше, что с ней делать, и тот ответил, что ей тут вообще не место.

– Это рвотное снадобье для лошадей, его дают, если они сожрут что-нибудь не то.

Вероятно, когда закрыли старую конюшню, находившуюся неподалеку, банка и попала в этот сарай. Вообще, в Никеле все вещи обычно оставались на своих местах, но периодически какой-нибудь озорник или лентяй этот порядок нарушал.

Десмонд спрятал банку в карман ветровки и забрал с собой в Кливленд.

А потом кто-то – впоследствии никто этого уже не помнил – предложил подлить рвотное кому-нибудь из надзирателей. Зачем же еще Десмонд его взял? Но реальность этому плану придал именно Джейми, спокойно отражая все контраргументы. «Вот ты бы кому подлил?» – спрашивал он по очереди у своих приятелей с риторической интонацией. Джейми слегка заикался (он рос с дядей, проворным на тумаки), особенно когда задавал вопросы, но в ходе обсуждения плана с рвотным он ни разу не запнулся.

Десмонд выдвинул кандидатуру Патрика – надзирателя, который избил его за то, что он описался в кровати, и заставил тащить грязный матрас в прачечную посреди ночи.

– Поглядел бы я, как этот дятел кишки свои выблевывает.

Они сидели в кливлендской комнате отдыха после уроков, одни. Временами до них доносились крики с одной из спортивных площадок. Вот ты бы кому подлил? Элвуд предложил Даггина. До этого никто и не подозревал, что у Элвуда с Даггином вражда. Даггин, крепко сбитый белый парень с телячьим взглядом, повсюду расхаживал с сонным видом и имел манеру внезапно возникать перед тобой, как лужа или рытвина на дороге, и тогда ты быстро усваивал, что его крупные, мясистые руки куда проворнее, чем ты думал: они сжимали тощие шеи и стискивали лопатки. Элвуд рассказал, что однажды надзиратель ударил его в живот только за то, что он разговаривал с белым никелевцем, с которым познакомился в лазарете. Панибратство между обитателями двух кампусов не поощрялось. Мальчишки кивнули: «Ну да, понимаем», – хотя знали, что на самом деле Элвуд подлил бы рвотного Спенсеру. Чтобы отомстить за ноги. Но, мечтая об этом, никто даже не осмелился произнести имя Спенсера – иначе и вовсе не стоило затеваться.

– А я бы Уэйнрайту плеснул, – признался Тернер.

Он рассказал приятелям, как во время его первой отбывки в Никеле Уэйнрайт поймал его с сигаретой и так приложил его головой, что у него даже щека опухла. Несмотря на светлый оттенок кожи Уэйнрайта, по волосам и форме носа любой черный сразу определял, что в его жилах течет негритянская кровь. Сам он делал вид, будто не знает этой правды о себе, и бил темнокожих мальчишек только за то, что они догадывались о его лицемерии.

– Я тогда был еще наивнее, чем ты, Эл. – С тех пор никто не заставал его с сигаретой.

Подошла очередь Джейми.

– Эрлу, – коротко ответил он, избегая подробностей.

Но за что?

– Он знает.

Дни шли, а они все продолжали обсуждать свою задумку в перерывах между шашками и пинг-понгом. Список жертв корректировался, стоило им увидеть, как кто-то измывается над никелевцем, или вспомнить какую-нибудь неприятную встречу, выговор, оплеуху. Но одно имя оставалось неизменным: Эрл. Однажды Элвуд даже отверг кандидатуру Даггина и проголосовал за Эрла, хотя он и не бил Элвуда в ту ночь, когда его водили в Белый дом. Но Эрл был эдаким недо-Спенсером, отставал от него лишь на шаг. Еще чуть-чуть – и догонит.

И когда Элвуд спросил: «А что такое праздничный обед?» – он наверняка уже и сам знал ответ.

Праздничный обед даже отметили в большом календаре, висевшем в вестибюле жилого корпуса. Десмонд объяснил, что он для работников, а не для воспитанников. Это посиделки в столовой северного кампуса в честь завершения очередного трудного года.

– А перед этим они