Герцогу удалось завладеть вниманием Женевьевы.

Она хранила молчание.

Ее изумили слова герцога. Она пристально смотрела на него, а в голове у нее проносились яркие образы, и щеки девушки стали пылающими. Женевьева знала эту картину. Она прекрасно знала, в каком именно месте на полотне Марс опустился на колени перед Венерой.

Герцог нарочно все это сказал.

Внезапно все чувства Женевьевы обострились, словно вспыхивающие в темноте, светлячки. Особенно остро она ощущала прикосновение. Прикосновение рук герцога: одна твердо обнимала ее за талию, так что через шелк платья чувствовалось ее тепло, другая покоилась на ее руке. Женевьева ощутила контраст мужественности, исходящей от герцога, со своей хрупкостью.

О Боже, он так долго смотрел на нее, не мигая!

— Вы знаете художника Боттичелли? — осторожно спросила она.

— Да, но смутно.

— Мне кажется, его недооценивают. Я люблю изящество его линий, свет, пронизывающий предметы на его картинах.

Монкрифф испытал легкое волнение. Он забросил набивку в виде соблазна, изысканного приглашения. Женевьева поняла это и продолжила разговор.

— Я видел его картину «Венера и Марс», — добавил герцог. — Интересно, что на этой картине Венера полностью одета, а бедняга Марс раскинулся рядом, словно утомленный ею.

Последние слова герцог прошептал Женевьеве на ухо, что не пристало делать мужчине во время вальса.

— Это аллегория, — неубедительно пробормотала она.

— Неужели? — недоверчиво переспросил герцог.

Он словно предлагал Женевьеве подумать, не олицетворяет ли картина все то, что произошло между Венерой и Марсом, что могло произойти между любым мужчиной и любой женщиной, в том числе и между ними двумя.

Женевьева замолчала. О чем она думает? Ошеломлена его или своей дерзостью?

— У меня есть знакомый художник по фамилии Уиндем. Глядя на его картины, не остается сомнений в том, что он хотел ими сказать. Никто не принимает их за что-то другое и не видит в них скрытого смысла, — продолжал он тему.

Уиндем рисовал самые сладострастные картины для «Бархатной перчатки», борделя, куда заходили любители только красивых женщин. Все персонажи его картин были обнажены и прекрасно проводили время.

— С мистером Уиндемом вас сблизил интерес к… лошадям?

Вот это да!

Герцог насторожился. Он устремил задумчивый и пристальный взгляд на Женевьеву, и она довольно смело посмотрела на него блестящими глазами. Ему стало понятно, что подобного рода флирт для нее в новинку: она нанесла удар и тут же отступила, словно своими вопросами он открыл для нее тропу, на которую она всегда мечтала, но боялась шагнуть.

— Возможно.

На лице герцога появилась улыбка.

Женевьева не была кокеткой. Но он мог поклясться, что оказался прав насчет нее: по каким-то причинам она держала свои страсти в узде.

Что ж, им можно дать волю. И герцог придумает, как это сделать.

Женевьева снова боролась с озорной радостной улыбкой, он заметил ее в уголках губ. Герцог, затаив дыхание, ждал появления этой улыбки, хотел видеть, как Женевьева улыбнется в свете ламп, хотел снова увидеть это сияние на ее лице.

Она улыбнулась.

И герцог тут же заметил множество мелочей, которых прежде не замечал, словно их осветило восходящее солнце. Прикосновение ее маленькой хрупкой руки, ее тонкую талию и полупрозрачный слой ткани, скрывающий кожу, блеск камня на бледной груди, цветочный, женственный аромат, исходящий от нее, — у него сладко заныло в животе. Герцогу не хватало слов, чтобы описать свои чувства. Все было так внезапно, что он чуть не пошатнулся, словно случайно бросил взгляд на свои пальцы во время игры на фортепиано и сбился.

На мгновение он утратил дар речи. Вряд ли Женевьева заметила.

— А ваши чувства по отношению к картинам и другим вещам часто меняются, мисс Эверси? — наконец спросил он.

— Некоторые чувства всегда остаются неизменными. Это относится и к картинам.

Загадочный ответ, который мог подразумевать многое: отношение к семье, к Гарри, к герцогу и к причинам его недвусмысленного поведения.

— Существует замысел художника и то, что видит зритель, однако они не всегда совпадают. На первый взгляд это может быть незаметно. Полагаю, именно это я и хотела сказать, — добавила она.

— Разве с людьми не то же самое?

Женевьева с настороженным видом подняла голову. Неужели он подразумевает, будто она скрывает что-то? Конечно, так и есть, правда, никто другой об этом и не догадывался. Возможно, он подумал о своей бывшей невесте. Интересно, почему они разорвали помолвку и действительно ли все происходило по обоюдному согласию, как утверждали сплетники?

Женевьева в этом сомневалась.

— Полагаю, вы правы, — осторожно ответила она.

— Однако картины безопаснее людей, не так ли, мисс Эверси?

Безопаснее. Еще одно нелестное, но странно притягательное слово. У Женевьевы появилось подозрение, что герцог опять собирается отзываться о ее характере и ей это не понравится. Ее вновь могли назвать «благоразумной», «спокойной» и «зрелой», и если герцог собирается сказать именно это, она не выдержит и закричит так, что закачаются люстры.

— Некоторые картины считаются предосудительными, — раздраженно заметила Женевьева.

— Да, но это не их вина. Это все предрассудки толпы. Например, ваше платье не виновато в том, что когда вы поворачиваетесь, оно становится похожим на пруд в лунном свете, а вы сами напоминаете наяду, появляющуюся из воды. Это лишь субъективное мнение.

Женевьева в ужасе взглянула на герцога.

Но вместо того чтобы опять стыдливо опустить глаза, застенчиво затрепетать ресницами или пробормотать «спасибо», она продолжала пристально смотреть на него.

Ее глаза были такими нежными, как сердцевинки фиалок. Но в то же время этот серьезный и внимательный взгляд словно пытался проникнуть в самую душу герцога, понять его самого.

Когда она услышала его слова, ее скулы заалели. Она силилась понять, что именно он подразумевал.

Итак, Женевьева не способна устоять перед комплиментом. Просто она ему не доверяет.

По правде говоря, герцог и сам не ожидал от себя этих слов. Откуда они взялись? И это его волновало.

А ведь когда-то ее лицо показалось ему заурядным.

Как кто-то мог подумать, будто Женевьева — тихая девушка? Ее спокойствие было обманчивым. Она тревожила его, как приближающийся шторм, подрывала его силы. Она была словно знамение чего-то значительного. Возможно, она скрывала свои чувства, зная, что дай она им волю, они могут завести ее слишком далеко.

Герцог понял: соблазнить Женевьеву будет не так трудно и утомительно, как он опасался вначале. И если он станет часто сбивать ее с толку, это может случиться раньше.