Итак, у некоторых Эверси были вьющиеся волосы, а Женевьеве приходилось мириться с прямыми. Герцог с трудом сдержал улыбку.

— Пристальный взгляд не поможет вам разгадать мои намерения, Эверси, — спокойно произнес он. — Если вы тут задержитесь, то вас, без сомнения, хватятся гости. Я желаю выпить перед танцами, уже слышу, как музыканты настраивают свои инструменты, не могу дождаться этого момента. Ваша сестра Женевьева обещала мне вальс.

Йен стоял молча, охваченный подозрениями. Внезапно по его лицу пробежала волна облегчения.

— Только не Женевьева. Я ее знаю. Она никогда не взглянет в вашу сторону, когда рядом есть Осборн или другой более молодой поклонник. Она станет относиться к вам как к отцу. И она умнее любой другой женщины.

— Хотите поспорить?

— Я не желаю спорить с вами.

— Жаль. Кроме мести, я люблю умножать свое состояние. И кроме того, вы не знаете, что я задумал, Эверси. Могу я теперь пройти?

— Я буду приглядывать за вами, Монкрифф.

— Разумное решение, — согласился герцог. — Но это ни к чему не приведет.

— Мне действительно очень жаль.

На мгновение Монкрифф поверил ему. Он знал, что Йен отличился на войне, и знал, что многие мужчины вернулись домой потерявшими голову, страдая из-за отсутствия опасности. Ведь теперь им уже не надо было сражаться.

Однако все эти размышления относились к области философии. Герцогу было все равно, почему Эверси сделал его рогоносцем.

— Удивительно, как это вы не поняли, что у каждого поступка имеются последствия, Эверси. Вы ведь были на войне? Подходящее место, чтобы усвоить урок.

Эверси промолчал. Рассеянно коснулся своего красивого лица, где виднелся чуть заметный след от порохового ожога.

— Я ожидаю от вас оригинальности, Эверси, каковой отличается вся ваша семья, а вы меня всякий раз разочаровываете. Конечно же, вам жаль. Первые слова всякого, кого застали врасплох. Если бы не случай, этот человек был бы рад продолжить начатое. Все та же старая скучная история. А теперь прошу меня извинить…

— Вы могли бы защитить ее честь. Я имею в виду леди Абигейл.

Рискованное предложение.

— Она охотно позабыла о своей чести, разве не так? Больше я не желаю об этом говорить. Возможно, вашему отцу будет интересно узнать о вашем поступке. И если вы помешаете мне приятно проводить время, я ему все расскажу. Тем не менее вы вольны думать, будто я приехал сюда, чтобы нанести визит вежливости и помучить вас неопределенностью.

— Я думал об этом, — заявил Йен таким тоном, что стадо ясно: эту возможность он рассмотрел и решительно отбросил. — Что именно вы имели в виду, говоря о наказании, соответствующем преступлению?

Монкрифф вздохнул:

— Не понимаю, с чего вы взяли, будто я отвечу на этот вопрос?

— И все-таки я рискну.

— Полагаю, эти слова начертаны под семейным гербом Эверси, — заметил герцог.

К удивлению обоих, тон беседы стал почти шутливым.

— Если вы спросите у Редмондов, что изображено на нашем гербе… — начал Йен.

— Могу поспорить, они ответят… Окно, виселица, шпалерная решетка и дубина, которой вы убили их предка, чтобы украсть у него корову.

Йен резко рассмеялся. В его смехе сквозила горечь, но он был искренним.

И тут искорка погасла, потому что проступок Йена был неслыханным, и они оба понимали, что герцог не сможет оставить его без ответа.

Оба испытали слабое сожаление.

— Задайте себе вопрос: каким, по-вашему, была сущность этого преступления, мистер Эверси-младший? Займитесь этой загадкой, пока тайное не станет явным.

Герцог быстро прошел мимо Йена, поспешно отступившего в сторону, и отправился на звуки музыки к своей цели.

Бал едва начался и казался бесконечным, но боль разбитого сердца способна искажать время и расстояние. Ожидание не было новым чувством для Женевьевы. Теперь она понимала, что существует бесконечно много его разновидностей. Приятное предвкушение, как накануне дня рождения, и ужасное ожидание, как в то утро, когда они думали, что Колина повесят.

И вот теперь ее преследовало точно такое же чувство.

Женевьеве хотелось схватить Миллисент за руку, подтащить к Гарри и сердито выкрикнуть: «Он желает тебе что-то сказать!» И потом все время стоять рядом, сложив руки на груди и притоптывая носком ботинка, пока Гарри не произнесет нужные слова.

С начала праздника у Женевьевы не было времени как следует поговорить с Миллисент. Однако теперь она как будто увидела ее впервые. Миллисент, которая обожала рисовать котят и смеялась над каждым пустяком, которая была так прелестна, что лондонские аристократы постоянно присылали ей цветы, способные соперничать с букетами Оливии если не в оригинальности, то в вычурности.

Неужели она не заметила эти крошечные сигналы, говорящие о любви Миллисент к Гарри? Неужели Женевьева, которая была так наблюдательна, когда дело касалось картин, не заметила того, что творилось у нее под носом?

Однако Миллисент казалась прежней. Она с радостью принимала знаки мужского внимания и с равной невозмутимостью пробовала блюда на столе. В груди Миллисент не бушевали чувства, ей не надо было держать себя в руках, она словно качалась на солнечных волнах удовольствия.

Мучаясь подозрениями, Женевьева пыталась разглядеть в Гарри признаки страстной любви к Миллисент, заметить томные взгляды, румянец или неловко сказанные слова, все то, что указывало бы на влюбленность.

Она заметила только внимание. Назвать это любовью было бы преувеличением.

Ситуация становилась невыносимой. Все было невыносимым. Ожидание неминуемого предложения руки и сердца, которое вот-вот будет сделано, сводило ее с ума. Глядя на Гарри, Женевьева испытывала то муки отвергнутой любви, то праведный гнев, и от этого чувствовала себя такой больной и разбитой, что уже начала тайком поглядывать наверх.

А Гарри, этот маркиз де Сад из Суссекса, уже попросил разрешения станцевать с ней вальс, и она вновь не сумела ему отказать.

Не сумела, да и не хотела.

Однако можно как будто случайно изо всей силы наступить ему на ногу.

Теперь Женевьева стояла в зале, как самозванка в бальном платье, а вокруг нее бурлило веселье, сверкали огни и играла музыка. Ей было невыносимо подумать, что придется танцевать, когда на Сердце у нее такая рана. Но куда бы она ни посмотрела, везде находились ее родственники, которые в ответ на ее взгляд улыбались или чуть заметно приподнимали брови. Кроме Йена: он, как уже успела заметить Женевьева, выглядел совсем больным, был очень бледен и заметно нервничал.

Мать наверняка заметит исчезновение Женевьевы. Вот и сейчас она увидела ее, послала ей легкий воздушный поцелуй и с улыбкой склонила голову, что вначале озадачило девушку. И тут она сообразила: Господи, да ведь заиграли суссекский вальс, и это напомнило ей о…