– Так я стараюсь, – сказала Лада и не выдержав, засмеялась.

Али заметил:

– Ты красива и с седой прядью.

– Тогда возьми меня в жены, – предложила Лада.

Али покачал головой:

– Это невозможно.

– Почему, я тебе не нравлюсь?

– Как ты можешь не нравиться? Не в этом дело.

– А в чем?

– Ясмин ревновала меня к тебе. Если я возьму тебя в жены, это будет нечестно по отношению к ней.

– Но она умерла. Ей все равно. И, возможно, там, на небесах она перестала меня ревновать к тебе. Она теперь лишена человеческих слабостей.

– Возможно, но я-то пока здесь.

– То есть ты хочешь сказать, что ты никогда не женишься?!

– На тебе нет.

– Но это же нечестно.

– Должен тебе напомнить, что я еще ношу траур.

– Прости. Я умолкаю.

Когда они выбрались из подземелья, город лежал в руинах, и все вокруг было завалено мертвыми телами. Мертвецов никто не хоронил, и от ужасного запаха сводило дыхание. Татар не было, они ушли дальше на север. В течение трех дней город был подвержен грабежам и насилию. Затем, разрушив все, что они не могли унести с собой, монголы покинули Байлакан, оставив после себя только руины. Сначала направились к Араксу, перебрались на другой берег. И здесь им повезло. Они наткнулись на караван торговцев, имеющих пайцзу на свободное передвижение. Али договорился с караван-баши, выдав себя за купца, чьи товары пропали в разрушенном Байлакане. Караван шел в Дийар-Бакр. Али обещал щедро заплатить в Маййафарикине, где он сможет обналичить вексель в любой еврейской меняльной лавочке. Караван-баши поверил ему и предоставил им двух запасных лошадей. В одном газе от Маййафарикина Али рассчитался с караван-баши. Для этого ему не понадобилась еврейская контора, золотые динары были зашиты в его одежду. Но по понятным причинам он это скрывал.

Сколько он ни уговаривал Ладу вернуться на Русь к родителям, она наотрез отказалась от этого.

– Так что она сказала? – спросила Лада.

– Она напишет письмо правителю Дамаска Малику Ашрафу. Он главный в династии Айюбидов. Мне вообще-то казалось, что главный Малик ал-Камил, правитель Египта. Но ей конечно виднее. Мы отвезем это письмо в Дамаск. Все равно наш путь лежит через Сирию. Завтра я зайду к ней за письмом.

– Когда мы поедем?

– Я узнаю, идет ли караван в Сирию в ближайшее время.

– А без каравана сами не можем поехать?

– Можем, но это опасно. Сирия граничит с владениями крестоносцами. Несмотря на перемирие, стычки происходят постоянно. Я уже не говорю о разбойниках.

От низложенной царицы трудно ожидать человеколюбия, тем более к участи человека из окружения ее бывшего мужа, который в конечном итоге был причиной всех ее бед и лишений. Но в данном случае, Насави все рассчитал правильно, ибо он опытный царедворец, как никто знал о том, что благодарность никогда не была сильной стороной царствующих особ. Поэтому он не уповал на то, что Малика-Хатун, узнав о том, что он пострадал из-за нее, прибегнет к заступничеству. Но участие в его судьбе было лишним поводом напомнить о себе, и сельджукская принцесса, будучи человеком умным не преминет воспользоваться этим. Только напомнить, не просить, это было красноречивее просьбы. Малика-Хатун, сама, находясь в стесненном положении, просит за другого человека. Понимая, что он совершает какие-то избыточные поступки, Али все же отправился в тюрьму. Насави заметно обрадовался его приходу. Али невольно вспомнил, как он был недоволен, когда глава охраны султана привел его на ночлег в палатку, но напоминать об этом не стал. Он не был злопамятен.

– Спасибо, что пришел, – сказал Насави, – тебе удалось разыскать ее?

– Да. Я сделал все, что вы просили. Не сразу, правда, но она пообещала написать письмо Малику Ашрафу.

– Ты объяснил кто я, и за что попал в немилость.

– Да. Все как вы просили.

– Это правильное решение. Написать Малику Ашрафу. Сам Аллах послал мне тебя.

– Ну что вы, – возразил Али. – Аллаху нет никакого дела до нас. Иначе разве он позволил бы татарам вырезать целые города.

– Не гневи Бога, он послал нам испытания за какие-то наши грехи.

– Татары убивают без разбора, даже грудных младенцев, детей, у которых нет еще грехов.

Насави не ответил, лишь молча покачал головой.

– Я совершаю хадж, – сказал Али, – в Дамаске передам письмо и двинусь дальше в Мекку.

– Только умоляю тебя, не передавай письмо в канцелярию. Оно может лежать там так долго, что я здесь состарюсь. Постарайся передать его прямо в руки.

– Малику Ашрафу? – усомнился Али.

– Я знаю, ты сможешь, – убежденно сказал Насави.

– Иншаллах, – ответил Али.

Он протянул Насави сверток:

– Здесь еда, я купил на рынке для вас – хлеб, сыр, зелень, вареное мясо.

– Спасибо, – сказал растроганный Насави, – не знаю, как и благодарить тебя.

Али собрался уходить, простился, но Насави окликнул его:

– Странно, что ты держишь обиду на Аллаха, – сказал он, – а сам едешь в Мекку.

– В этом нет ничего странного, – невозмутимо ответил Али. – Я надеюсь достучаться до него. Там все- таки поближе будет.

Малика-Хатун сдержала свое слово, на следующий день, она приняла Али и собственноручно отдала ему в руки письмо. Али поблагодарил ее от имени Насави.

– Будет ли у вас, ваша светлость, еще какое-нибудь поручение дополнительно?

Малика-Хатун удивленно взглянула на него.

– Отрадно видеть человека, радеющего за интересы других людей.

Али поклонился.

– Скажи честно, – спросила Малика, – каков твой интерес в этом деле?

– Совершенно никакого, – искренно ответил Али.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– У меня недавно при родах умерла жена, – неожиданно для себя сказал Али, – в моей жизни образовалась пустота. И мне нужно ее чем-то заполнить. К тому же вы сами сказали, что это по дороге, мне будет нетрудно это сделать.

Малика удивленно взглянула на Али. Ответ оказался неожиданным и для нее тоже.

– Начало твоей фразы противоречит ее концу. Но мне жаль твою жену. Когда окажешься в Дамаске, не отдавай письмо в канцелярию, постарайтесь добиться аудиенции у Малика Ашрафа. Я желаю тебе легкого пути и удачи.

Али поклонился и ушел. Дома он сказал Ладе:

– Может быть, рассказать ей о казне Узбека. Все- таки она была его женой и имеет право на его долю.

– Прежде всего, она была причастна к его смерти, – холодно ответила Лада. – И откуда у вчерашних простолюдинов такая жалость к царицам?