– О, я всегда права – разве ты этого еще не заметил? – с лукавой усмешкой ответила ему Шарлотта, но тут же вновь стала серьезной. – Бренуэлл, если ты хочешь смерти, то жди ее терпеливо, ибо она в любой момент может показаться из-за угла и забрать любого из нас; нам нет нужды бежать ей навстречу. Я прошу тебя, пожалуйста, перестань пить, перестань курить опиум, хотя бы ненадолго. Дай твоему сознанию проясниться, и ты увидишь, сколько красоты есть в мире и как он манит тебя своим обещанием, как ждет, что ты придешь и возьмешь то, что полагается тебе по праву.

– Вряд ли я смогу еще когда-либо ощутить радость, – ответил Бренуэлл. – Я почти не помню, что это значит – радоваться, тоска и усталость притупили и ум, охладили сердце.

Шарлотта обняла брата обеими руками и прижимала его к себе, пока он плакал, содрогаясь всем исхудалым телом.

– То, что случилось с тобой, не отменяет будущего, Бренуэлл, – шептала она, покачивая его, как ребенка. – Господь любит тебя, он тебя прощает. Видишь, как солнце встает в небе? Пусть этот день станет первым в твоей новой жизни. Ты нужен мне, брат. Кто, если не ты, позаботится обо мне в старости?

Бренуэлл выпрямился, утер рукавом нос и вдохнул свежий утренний воздух.

– Вообще-то я надеялся, что это ты будешь меня содержать, – сказал он и постарался улыбнуться, чтобы порадовать сестру.

– А может, мы и дальше будем плестись все вместе, как раньше. – Шарлотта улыбнулась такой перспективе. – Ты только представь, как мы, седовласые, бродим по пустоши, дышим ветром и сочиняем истории. Разве это не чудесная перспектива, а, Бренуэлл?

– Да, просто прекрасная, – с напускной бодростью ответил Бренуэлл, но Шарлотта почему-то сразу поняла: рисуя себе картины их старости, он видит на них кого угодно, но не себя.

Ах, сколько тайной боли, сколько разбитых сердец и мучительных агоний скрывает за планками корсетов, полями шляпок и молитвенниками этот век. Взяв руку брата и поднеся ее к губам, Шарлотта вдруг поняла, чем так привлекало его это безнадежное падение. У нее тоже бывали мгновения, когда ярость и боль сплетались внутри ее в такой пламенный клубок, что ей хотелось разрушить весь мир. Возможно, Элизабет Честер испытывала такую агонию; и, может быть, она тоже поставила свою жизнь на карту недолгого, но яркого мгновения.

Хотя между собой Шарлотта и Энн часто отзывались об Эмили как о наименее приспособленной к жизни «в людях», правда, однако, заключалась в том, что никто из дочерей пастора Бронте не жаждал чужой компании, и всякая вылазка за стены родного дома требовала от них длительной умственной подготовки, превращаясь не столько в удовольствие, сколько в пытку. На подготовку к нынешнему визиту времени не было совсем, и потому им было особенно страшно, но в то же время весело, что уже придавало поездке характер новизны. Шарлотта за всю свою жизнь могла припомнить всего несколько случаев, когда дни, проведенные вне дома, доставляли ей радость, – это были немногочисленные и недолгие поездки к подруге Эллен Насси. Два года в Брюсселе, где ее сердце пело одно время, закончились для нее одиночеством и отчаянием здесь, в Йоркшире. Что до Энн, ее самым любимым на свете местом, кроме дома, был городок Скарборо, где она, стоя на утесах над морем, изумлялась его бескрайнему простору и гадала о том, что может лежать за ним.

Их мир был сразу и очень мал и непомерно велик: охватывая лишь примыкавшие к дому несколько квадратных миль земли, которую они хорошо знали и любили, он продолжался в бесконечную вселенную, заключенную в сознании всех троих.

Вот почему, хотя им не раз доводилось путешествовать в Китли и обратно и даже дальше, в Лидс, эти привычные, не особенно затруднительные поездки все же не доставляли им и радости.

Вообще, отъезды из дому были, пожалуй, единственным в их жизни опытом, который не делался приятнее, как бы часто они его ни повторяли. Чем дальше увозил их от Хоэрта переполненный дилижанс, тем более желанной представлялась им тихая, небогатая событиями жизнь возле домашнего очага.

Шарлотта еще вчера вечером написала в одно почтенное заведение, которое порекомендовала ей подруга Эллен: пансион располагался в деревне под названием Хедингли, недалеко от Лидса и от обставленного по последнему слову моды особняка льняного магната мистера Ханичерча. Туда не дотягивались копоть и удушливый городской дым, и потому дышалось там легко, но все же расстояние было не настолько большим, чтобы совсем не слышать неумолчного гула безжалостной машины, в которую превратился Лидс. Оставив пожитки в заказанной на их имя комнате, сестры не медля отправились искать улицу Виктория Кресент, а на ней дом Ханичерчей – сделать это было совсем просто, ведь все в Лидсе знали, кто такие Ханичерчи и где их найти. Теперь, когда старшая дочь вышла замуж, мистер и миссис Ханичерч жили одни, поскольку их другие дети умерли во младенчестве – печальное обстоятельство, не укрывшееся от внимания обеих сестер.

– Наверное, зря мы не послали им письмо, – обеспокоенно сказала Энн, когда они с Шарлоттой уже стояли напротив впечатляющего особняка из серого камня, с двумя фронтонами. – Надо было сообщить им о цели нашего визита, а также узнать, примут ли они нас. В конце концов, кто мы для них такие – какие-то деревенские сплетницы, которые лезут с расспросами не в свое дело?

– Энн, – нахмурилась на младшую сестру Шарлотта, – мы совсем не просто деревенские бабенки, и ты это знаешь. Мы – образованные женщины, умные и целеустремленные, которые приняли близко к сердцу заботу о благополучии единственной дочери мистера и миссис Ханичерч. Мы руководствуемся чистыми и добрыми намерениями, поэтому они примут нас и никогда не пожалеют об этом, я уверена. – Но в глубине души Шарлотта была вовсе не так уверена, как хотела показать, и, снова взглянув на дом, поневоле вспомнила замечание Эмили о том, что женщин никто и никогда не принимает всерьез. – А еще мы скажем, что приехали к ним по поручению наших работодателей, компании солиситоров Белл. Это неплохо работает, когда надо прибавить веса своим словам.

– Обман никогда не заканчивается ничем хорошим, – несчастным голосом предупредила ее сестра. – Почему нельзя просто сказать им правду, Шарлотта?

– Потому что надо защитить Мэтти и нашего отца, – ответила та. – Кроме того, это не обман, Энн. – Шарлотта взяла сестру за руку и повторила ей фразу, которую они часто слышали друг от друга, когда им предстояло сделать что-то, от чего у них захватывало дух: – Мужайся, Энн, не принимай этот обман за чистую монету, считай, что это просто роль в одной из наших историй, как у тех солдатиков, с которыми мы играли в детстве. Мы – актеры, играем роли, притворяясь другими людьми. Мы «под личиной».

– Хорошо, – сказала Энн и расправила плечи. – Хотя должна заметить, что пребывание «под личиной» не кажется мне вполне подходящим состоянием для уважающей себя молодой незамужней леди.

– Именно поэтому оно так волнует, – ответила ей Шарлотта.

Миссис Ханичерч оказалась полной привлекательной дамой неопределенного возраста. Модно одетая, с волосами цвета бледного золота и красивыми голубыми глазами, она производила впечатление женщины воспитанной и спокойно-самоуверенной – качества, которыми рано или поздно обзаводятся все красивые жены обеспеченных мужей. К сестрам она вышла в светлом летнем платье, и ни следа грусти или траура не было заметно ни в ее поведении, ни в лице. Шарлотта сразу поняла: Честер не сообщил Ханичерчам об исчезновении их дочери и тем более о сопутствовавших этому обстоятельствах.