Тёмные глаза Поклонского горят в полумраке, уголки губ немного дрожат, скрывая улыбку, а рубашка расстёгнута на несколько пуговиц, открывая взгляду дополнительные детали татуировки.

– Что у тебя набито? – подбородком указываю на грудь.

– Хочешь посмотреть?

– Хочу, – сглатываю и поднимаю взгляд выше, смотрю в чёрные глаза.

Дмитрий улыбается уголком рта, обольстительно поднимает левую бровь и вытягивает рубашку из брюк. Рывком расстёгивает, ткань по швам трещит, а несколько пуговиц летят на пол, звонко перестукиваясь.

– Смотри, – отбросив в сторону испорченную рубашку, Дима слегка подаётся назад, открывая взгляду голый татуированный торс.

Татуировка… большая. Она занимает почти всю площадь груди, перетекает на плечи, стекает вниз по руке. Выпуклые вены на предплечье теряются в черноте чернил, кажутся продолжением узора, его органичной частью, словно именно таким Диму создала природа.

– Это дерево? – спрашиваю, вглядываясь в мелкие детали. – Красиво…

Лёня никогда бы не украсил себя подобным образом: слишком дорожит красотой тела и боится боли.

– Больно было? – спрашиваю, путешествуя взглядом по узорам.

Между нами до смешного маленькое расстояния, мы соприкасаемся коленями, и даже воздух в этот момент стал гуще.

– Совру, если скажу, что нет. Но терпимо. Когда в тебя стреляют, больнее в разы.

Пугаюсь его слов, а Дима улыбается и, взяв мою руку в свою ладонь, кладёт себе на поясницу – пальцами на глубокий круглый шрам, находящийся в нескольких сантиметрах от позвоночника.

– Давняя история, – отвечает на незаданный вопрос. – Но шрам остался.

Дима смотрит на меня, привычно склонив голову к плечу, многое пряча во взгляде, а я снова впиваюсь глазами в татуировку.

– Коснись, – предлагает, и сам кладёт мою руку на свою плечо.

Его кожа тёплая, даже горячая, а ладони прохладные. Меня пробивает током от такого контраста, кончики пальцев покалывает, и я сильнее дрожу.

– Есть вещи в моей жизни, о которых я не умею разговаривать. Не умею о них рассказывать. Держать в себе тоже невозможно, потому однажды я разработал эскиз этой татуировки.

– Сам?

– Я же архитектор, – усмехается. – Дерево нарисовать смогу. Это дерево жизни, на его ветвях живут те, кого я когда-то потерял. Хотя бы так они живы и всегда со мной.

– На каждой ветке?

– Нет, но у меня было много потерь, – поясняет сумрачно и подтягивает моё кресло на себя, уничтожая остатки свободного пространства между нами.

Плед сползает, но я не поправляю его – теперь мне слишком жарко для того, чтобы кутаться. Я забыла, как люди дышат, моргают, и только пульсацию чувствую. Хочу поцеловать татуированное плечо, и это так странно.

Ни один мужчина, кроме Лёни, не будил во мне желание, да и с ним я никогда не была импульсивна, а тут… что-то есть такое в Поклонском, что будит во мне распутную незнакомку.

– Иди сюда, – Дима поднимается и мягко тянет за собой.

Вдалеке играет музыка, мягкая и плавная, и руки Димы ложатся на мою поясницу.

– Потанцуем? – не дожидаясь ответа, он ведёт меня под едва слышный мотив, и тело отзывается, подстраиваясь под ритм.

– Как тогда? – облизываю губы, как загипнотизированная смотрю на Диму.

Вдруг я взлетаю вверх, и приходится уцепиться за голые широкие плечи и обвить крепкую талию ногами. Наши глаза снова оказываются на одном уровне, а губы почти соприкасаются. Остаётся пара сантиметров, чтобы передумать, но я будто пьяная, не могу нормально соображать.

– Тогда было не так, – шепчу, а Дима смеётся.

– А жаль.

Наверное, Дима чувствует меня, невысказанные желания считывает: одним поцелуем останавливает от трусливого побега от самой себя, стирает сомнения властным прикосновением губ. Лишает дыхания и остатков здравого смысла.

Я хватаюсь за него, но не из-за страха упасть, а потому что в последнее время только этот человек всегда готов был быть рядом, ничего не требуя. Просто был, как бы я не гнала его прочь.

Наш поцелуй нежный, затяжной и тягучий, но вдруг становится совершенно неистовым. В нём не остаётся ласки, только дикий голод и жадность, с которой Дима берёт меня, даже не раздевая. В этот момент он овладевает мной, выбивая из головы все мысли.

Я чувствую жёсткие пальцы на своих ягодицах, и дико мешает одежда. Мне хочется быть ближе: тело к телу, кожа к коже.

Наверное, утром я обо всём этом пожалею, со стыда сгорю, но сейчас я знаю лишь одно:

– Если ты остановишься, я тебя убью, – говорю, когда удаётся украсть между поцелуями немного кислорода.

– Если я остановлюсь, то сам умру, без чужой помощи, – говорит хрипло и размашистым шагом, не выпуская меня из объятий, несёт прочь с балкона.

Вносит меня в распахнутую дверь, не останавливаясь, идёт дальше. Ещё один переход и наконец мы оказываемся в просторной комнате, в которой горит мягкий свет, и причудливые тени падают рисунками на стены.

Дима не даёт оглянуться и завязнуть в рассматривании деталей интерьера. Целует страстно, до боли в прикушенной нижней губе, но широкие ладони касаются тела нежно, ласково. Бережно. Я растекаюсь от такого отношения, меня разбивает на части и вновь собирает желание Поклонского доставить мне удовольствие. Каждым движением он заставляет себе доверять, проводит в мир запретных и сладких ощущений.

В отличие от своей рубашки, моё платье он снимает аккуратно. Когда остаюсь в одном белье, вдруг пугаюсь, потому что Дима так смотрит на меня, что одним этим взглядом можно поджечь поле. И я вспыхиваю факелом, горю от нашей близости, в которой не существует преград и пределов.

Всё остро. Дико. На тонкой грани между удовольствием и болью. Горячие сухие губы исследуют моё тело, ласкают, не пропуская ни единого сантиметра кожи. Я выгибаюсь на мягких простынях, всхлипывая от невозможности контролировать процесс, от желания раствориться в этом мужчине до остатка.

Медленная ласка длится и длится, и тягучее удовольствие с тысячью оттенков проносится по венам. Я распахнута для мужчины так, как не бывала никогда до этого.

Всё, что происходит сейчас, кажется сном, потому что не бывает в жизни так хорошо. Не бывает! Но Дима раз за разом доказывает, что нет ничего невозможного, и моё тело способно на такой отклик, которого раньше в нём не было.

Дима мучает себя, отдавая слишком много мне. Даёт больше, чем, кажется, могу вынести. Не выдерживаю, кричу куда-то в потолок, а кажется, что в небо.

Движения в каком-то первобытном ритме. Сплетение рук, соединение тел. Идеально, томительно, жарко. Горю, пылаю, плавлюсь под взглядами, растекаюсь лужицей от слов, пошлых и ласковых одновременно.