Возобновляют рестлинг.

Гружу следующий заказ с пятерки, несу его вниз, забираю тарелки, доливаю кофе, раздаю десертные меню, сажаю новую двойку, которую приткнули возле уборных. Гори, облаченный в белое по случаю крокетного турнира в Ленноксе этим вечером, подходит к столику Оскара. Кое-кто из сидящих рядом наблюдает.

– Бенедишки твои готовы, – говорит мне Тони, проскакивая мимо с пятью шоколадными бомбами на руке.

– Ты не официантка, если за едой не приходишь, – говорит Кларк, когда я оказываюсь в кухне. Стегает меня тряпкой через окно, тряпка чиркает по олландезу, олландез брызгает мне на щеку и на воротник. Жжет. Вытираюсь, глаза наливаются слезами, но успеваю развернуться со своими двумя бенедиктами до того, как он это замечает.

– Сучка кривожопая, – говорит мне вслед, я пинаю дверь.

Задача – не угодить всем понемножку, распределить неудовлетворенность равномерно. Когда спускаюсь и доставляю блюда к столику № 4, столик № 6 готов заказать десерт. Заказ Оскара и мальчиков уже наверняка готов, но человек за шестым не в силах решить, пирог с бурбоном и пеканом он хочет или компот.

Кларк ждет меня в дверях. Лицо у него лоснится от жира и всё в поту.

– Я тут жопу рву ради твоего заказа вне очереди, а ты не паришься за ним явиться.

– Добро пожаловать на бранч. Мне в восьми местах надо быть одновременно, вверху и внизу, и меня дрючат, если не успеваю. Иногда надо оставлять тарелку с блинчиками под лампой на три минуты. Поглядела б я на тебя в таких раскладах. Тебе-то что – стоишь, яйца колотишь да срешь людям на головы.

Энгус, мой единственный союзник, когда за плитой не Томас, издает долгий свист.

Кларк разворачивается на месте и велит ему нахер заткнуться.

– Я прослежу, пизденка, чтоб тебя уволили.

– Напугал, бля, ежа бранч-шефом, – говорю я и проталкиваюсь мимо него за своим заказом.

В зале предупреждаю мальчиков, что тарелки очень горячие и их не надо трогать. Яичницу Оскара ставлю последней. На вид она пережарена.

– Скорее в убитку, чем всмятку, боюсь. Шеф сегодня бездарный говнюк.

Мальчики вытаращивают глаза.

Оскар дергает уголком рта.

– В смысле, гад. Гад. Простите меня, пожалуйста. – Смотрю на мальчиков. – Это ужасное слово, и мне нельзя было его употреблять. Это человек, у которого много гнева, и он срывает его на мне.

– Он в вас, возможно, влюблен, – говорит Оскар.

Это настолько беспомощно и по-дедовски, что я задумываюсь, не старше ли он тех лет, на какие выглядит.

– Совершенно точно нет, – говорю. – Он на дух не выносит меня – ну или что уж я там для него олицетворяю. На самом деле, кажется, ему нравится она. – Показываю на Дану. – Но ей нравится он. – Показываю на Крейга за баром. – Хотя, на мой вкус, он довольно-таки асексуален.

Мальчишки вновь вперяются в меня. Не привыкла я к детям.

– Кетчуп?

– На яичницу? – переспрашивает мальчик постарше.

– Куча народу любит поливать яичницу кетчупом.

– Правда? – Переводит взгляд на отца за подтверждением.

– Проверенный факт, – говорю я.

– Мы не из той кучи, – говорит Оскар.

– И я тоже. Бон профиґт[2]. – Допускаю, что Оскар в силах справиться с чуточкой каталана. Мне неймется улизнуть. Там, где соус олландез попал мне на щеку, печет. А от их доброжелательности после Кларковой пошлятины у меня саднит в горле.

С остальными своими столами заканчиваю, пока Колтоны едят.

– Это улыбочка, что ли? – спрашивает Тони, пока мы ждем у бара напитки, а я гоняю кубик льда по ожогам на внутренней стороне правой руки.

– Бля, нет. Нацепи свои липовые очки, четырехглазый.

– Ты улыбаешься, а я никогда тебя с улыбкой не видел.

– Чушь.

– Ладно, когда Гарри нет рядом. Гарри помогает тебе улыбаться.

– Гарри очень смешной.

– Да? По-моему, он высокомерный козел.

Тони много раз пытался подкатывать к Гарри – безуспешно.

– Это все из-за акцента.

– Те дети на тебя глазеют.

Оборачиваюсь, и они отводят взгляд.

Крейг вручает мне “отвертки”.

– Хочешь чуть погодя шарлотку пополам? – спрашиваю.

– Конечно, – отвечает Тони.

Я его удивила. Внезапно кажется, что осчастливливать людей легко.

Съев блинчики с беконом, младший сын Оскара оживляется.

– Вам млекопитающие или амфибии больше нравятся? – спрашивает он меня.

– Млекопитающие.

– Карты или настольные игры?

– И то и другое.

– Надо выбрать.

– Карты.

Отдаю себе отчет, что в кухне – десерты, а два столика внизу желают расплатиться.

– Отпусти ее работать, Джеспер.

Джеспер. Вид у него аккурат такой, какой полагается Джесперу. Маленькое мягонькое лицо с пухлыми губами, длинными ресницами и отцовскими зелеными глазами.

– Синий или красный?

– Синий.

– Мисс Мёрфи или мистер Перес?

– Мисс Мёрфи.

Все смеются, громче всех – Джеспер.

– Теннис или гольф?

– Теннис. Но ни в то, ни в другое я не играю.

– Как же вы тогда выбираете?

– Гольф терпеть не могу.

Его это, кажется, расстраивает.

– Даже мини-гольф?

– Мини-гольф годится.

– Папа у нас играет очень-очень хорошо. Никто его не победит.

– Я б могла. – Не знаю, зачем это говорю. Помимо того, что это правда.

Мальчики протестуют. Поднимают такой шум, что публика за окрестными столиками начинает поглядывать.

– Не могли б!

Смотрят на отца – пусть вступится за себя. Он пожимает плечами. Не то чтобы широко улыбается, но тарелку отодвинул и пальцы сплел перед собой. Улыбаюсь и думаю, как расскажу об этом Мюриэл. Собираю все с их стола и ухожу.

Возвращаюсь с десертным меню.

– Я помню, что уже обозначили правило “без шоколада”, а потому десерт, надо полагать, не прокатит.

Мальчики смотрят на отца.

– Прокатит.

Ликуют. Раздаю меню. Стоя за стулом у Оскара, изображаю жестами, будто втыкаю во что-то свечку и задуваю ее. Брат Джеспера кивает украдкой, а вот Джеспер взвизгивает. Оскар оглядывается, я отворачиваюсь. Когда он вновь ко мне спиной, подмигиваю мальчишкам.