Уже давно три старших брата бегают на дворе по крыше погреба, а крик в комнате все еще продолжается. Одному из них у погреба уда­лось найти знаменитую палочку, и сразу все трое с громким криком, царапаясь и невозможно подставляя синяки друг другу, принялись оспари­вать право на владение палочкой. Неистовый шум от погреба перешел к тому самому окну, в котором показалась фигура капризнейшего из смертных. С ловкостью пантеры он перескочил за окно, подбежал к воюющей компа­нии, зажмурил глаза, открыл рот и принялся с большою ловкостью на­носить удары направо и налево. В конце концов он остался победителем и, завладев трофеем, самодовольно удалился в комнаты, с наслаждением шморгая носом.

У меня до сих пор живет еще в памяти «моя палочка». Дело в том, что 23 года назад брат моей матери Иван Яковлевич 5 от нечего делать нашел камышинку, из которой он состряпал нечто вроде палки для людей в пол­аршина ростом, верхушку которой он ухитрился так загнуть, что любой кузнец, загибая подковы, позавидовал бы искусству дяди Вани. Дядя был, как говорится, молодцом на все руки. Он торговал в Таганроге в ря­дах на новом базаре бакалейным товаром, но так как покупатели его мало жаловали, то он свободное время посвящал великому искусству. Плодом его творчества было изображение атаки какой-то мифической крепости, нарисованное на громадном листе бумаги в добрую простыню. Это худо­жественное произведение вместо ширмы отделяло магазин от той камор­ки, в которой он по природной доброте угощал всякого встречного чаем. Когда занятие искусством его утомляло, то он обращался к своему столу с мраморной доской и делал на нем превкусные конфекты или же клеил из картона какую-либо церковь, весьма затейливого характера. Иногда он забегал и к нам только разве для того, чтобы сказать моей матери: «Ну, Евочка, не умереть твоему Сашке своею смертию, он непременно по­давится». Это было в тот период детства старшего из нас, Александра, когда он жил у сестры матери Федосьи Яковлевны 6, которая, горячо любя племянника, сильно его баловала. Любовно смотрела на Александра и бабушка7, уже четыре года разбитая параличом, лежавшая в той самой комнате, где сидел на полу Александр, уписывая разложенные перед его особой лакомства.

Помнится мне, один раз мать была сильно перепугана. Влетает к ней Федосья Яковлевна и со слезами, едва переводя дух, заявляет матери, что «Сашечка подавился». Через пять минут мать была уже на месте

происшествия и застала Александра ревущим во все лопатки и держащим что-то во рту, за левой щекой. Около него суетилась прислуга, всхлипы­вала, хлопая ладонями тетка, и даже бабушка перестала улыбаться. Мать посмотрела пристально на Александра, топнула ногой и закричала:

0 ^ f-^Y-c..

П. Е. ЧЕХОВ Рисунок M. II. Чеховой, конец 1880-х гг.

Надпись «В вагоне» сделана рукой М. П. Чеховой. Помета «II. Е. Чехов» принадлежит С. М. Чехову

Собрание С. М. Чехова. Москва

«что у тебя во рту? Вынь, сейчас же, подлый мальчишка!» Невозможно описать изумления и радости присутствующих, когда Александр, пере­став реветь, открыл рот и вынул оттуда большой волошский орех.

Мы редко видели рыженькую бородку дяди Вани, он не любил бывать у нас, так как не любил моего отца, который отсутствие торговли у дяди объяснял его неумением вести дела. «Если бы высечь Ивана Яковлевича,— не раз говорил мой отец,— то он знал бы, как поставить свои дела». Дядя Ваня женился но любви, но был несчастлив. Он жил в семье cBoeii жены п тут тоже слышал проклятое «высечь». Вместо того, чтобы под­держать человека, все придумывали для него угрозы одна другой неле­пей, чем окончательно сбили его с толку и расстроили его здоровье. Тот семейный очаг, о котором он мечтал, для него более не существовал. Иног­да, не желая натолкнуться на незаслуженные упреки, он, заперев лавку,

не входил в свою комнату, а оставался ночевать под забором своей квар­тиры в росе, желая забыться от надоедливого «высечь», «высечь».

Помнится мне, раз как-то он забежал к тетке и попросил уксусу расте­реться и, когда она спросила его о чем-то, со слезами на глазах, дядя мах­нул рукой и быстро выбе...[133]

ПРИМЕЧАНИЯ

В рукописи текст не озаглавлен. Заглавие «Детство» дано редакцией в соответ­ствии с письмом Н. П. Чехова к М. Е. Чехову, текст которого приводим:

Детство

Я помню себя с того времени, когда мы жили в вашем доме, в той комнате с зат­хлым воздухом, где слева стоит кухня со своими запахам бурака, недоваренного супа и пролитого на плиту подсолнечного масла, от которого идет дым и ужасный специфи­ческий запах, причиной которого... но причин не существует: все это сделалось «так» или «нечаянно»; по крайней мере так объяснили, да и теперь объясняют кухарки, для которых пролить что-нибудь доставляет, по-видимому, высшее наслаждение.

В этой в высшей степени пахучей комнате лежало четверо будущих мужей: Алек­сандр, я, Антон и Иван. Лежали мы на общей перине «поперек», тесня, давя друг дру­га, и если луч солнца проглянет когда-либо в щель ставни, то разве только для того, чтобы сказать: «ребята, вы бы разбрелись, и без вас воздух испорчен». Но мы, ребята, спим безмятежным сном, тем сном, который теперь всецело поглотить нас не может и который и в будущем нам не покажется. Прощай, детство! Ты спишь спокойно, хотя, засыпая, чувствуешь розги, уготованные тебе на завтра за твои якобы великие пре­ступления. Теперь совсем не то. Ну, бог с ним, я уклонился. Продолжаю. Утро. Антон обыкновенно просыпался раньше всех, глубокомысленно рассуждая, что больше, кит или кашалот.Не знаю,хотел ли он свои соображения подвести под научную категорию, но, как я помню, ни одна академия наук не признала его своим членом. Затем просы­пался астроном; желая изощрить свое зрение, для пользы науки, он пристально вгля­дывался в луч, скользящий сквозь щелку ставни, как бы желая отыскать в нем законы физического спектра,—но увы! Он пал жертвою науки: он сделался косым. Далее просыпался капризнейший из всех, с вопросом: «где моя палочка?» Это был Иван. Он до того неистово кричал и бил всех своими слабыми, но цепкими ручонками, что про­сыпалась мать и приходила мирить всю увлекшуюся компанию. Но Иван обыкновенно не сдавался, так что немудрено, если отцу его иной раз хотелось выбросить за окошко. У нас до сих пор еще живет в памяти «моя палочка».

Дело в том, что двадцать три года назад дядя Иван Яковлевич от