Юлька сжалась, сосредоточиваясь. У неё только одна попытка, другой не будет. Она не может рисковать, она должна сделать дело и вернуться, и выбраться отсюда, и предупредить остальных!

— Ну, так и чего ты мне хотела показать?..

Юлька молча взяла Никанорова за руку. Рука была холодна и мокра от пота.

Пространство послушно раскрылось, мелькнула золотая лента, вздыбились знакомые уже «деревья». Юлька открыла дорогу много раньше того, как машины набрала полную мощность.

И — Никаноров этого не видел — но Юлька сделала то единственное, что ей оставалось, чего не пробовала никогда, но иного выхода сейчас не видела: попыталась представить, как одно из таких «дерев» опрокидывается назад, врезается в агрегат громадным стенобитным тараном(про который она читала в «Книге будущих командиров», а ещё и в очень взрослой «Истории военного искусства») — и машины разлетается веером осколков.

Нет, пожара не надо, там ведь другие люди — чтобы с ними ничего не случилось.

Золотая лента пронеслась под ней, словно полоса аэродрома; мир ворвался в её чувства, с холодом зимы, морозом, снегом и ветром.

Они оказались там, где она и хотела — на угло Каменностровского проспекта, рядом с домом, где квартировали Онуфриевы-старшие.

— Вам сюда, — сказала Юлька очень взрослым голосом. — Квартира двадцать один. К профессору Николаю Михайловичу, скажете дворнику.

Никаноров ошарашено оглядывался.

Она впечатала их двоих в этот новый мир так крепко, как только могла. Никанорова не «вынесет» обратно и он не сможет явиться в 1973-ем по собственной воле. Пусть договаривается с профессором и остальными из команды, пусть, в конце концов, взрослые выяснят всё раз и навсегда!..

И Юлька, не дожидаясь ничего иного, вдруг вырвала руку у Никанорова, резко оттолкнулась от чего-то незримого, но упругого, наверное, той самой золотой ленты времени — и ринулась назад, изо всех сил.

Наверное, она «толкнулась» слишком сильно. Или случилось что-то ещё, но мир никак не проявлялся так, как следовало. И Юлька оказалась не в подвале никаноровского дома, а на Невском проспекте, вернее, «над» ним, словно так и не проникнув до конца в поток времени.

Серая дымка застилала ей глаза, но главное она увидала.

«С новым 1994-ым годом!»

В морозном воздухе недвижно висел флаг на Мариинском дворце — не красный, а трёхцветный.

Золотая лента скользила под Юлькой, она так и не могла сделать последний шаг — получалось так, словно она летит над родным городом.

Да, красные флаги исчезли.

Но что-то было не так, очень сильно не так.

Ощущение страшного горя, нищеты и бедствий. По Невскому катили машины, ходил транспорт — чуть другой, чем тот, к которому она привыкла, но те же автобусы и троллейбусы. Несколько иные «жигули» — но явно они, а в Юлькином 1973-ем они ещё только начинались.

Да, она-таки смотрела на будущее своего потока, не в силах туда прорваться. Взгляд её скользил по уличной жизни серого зимнего дня, по скупым новогодним украшениям, но видел площадь Мира, где середину занимали какие-то бетонные заборы и шахта строящегося метро, а остальное заполняли сплошные ряды торгующих всем, чем попало граждан; какие-то бесчисленные грязные ларьки, к каким было бы страшно даже подойти.

Что-то очень страшное тут случилось, жуткое, нехорошее. У Юльки похолодело в животе — что, если то самое «слияние потоков» таки произошло?! И произошло таким вот образом?

Или «акция» кадет тут ни при чём?..

Чем больше Юлька всматривалась в этот поток, тем меньше ей это всё нравилось. Нет, вроде бы город тот же, и Невский не изменился, разве что вывесок каких-то побольше — а вот ощущение огромной, чудовищной беды никуда не девается. Всё какое-то серое, нищее, страшное.

Мир не пускал к себе девочку из прошлого. Из такого тихого, мирного и, несмотря на очереди с дефицитами, более-менее благополучного для громадного большинства советских людей 1973-го.

…Нет, здесь не было государя на престоле. Стояли памятники Ленину — во множестве. Поменялись кое-где названия улиц в центре, появились Кирочная, Захарьевская, Фурштадская, а родная 185-ая школа стояла теперь не на Войнова, а на Шпалерной.

И набережная сделась Воскресенской из Робеспьера.

А вот Рылеевы и Радищевы остались. И Пестель остался, и проспект Чернышевского вместо Воскресенского.

Вот уж воистину, «слияние»!

И тут Юлька вдруг поняла, что не станет она рассказывать об этом профессору. Пусть лучше думает, что ничего не изменилось. Пусть спокойно живёт в новом потоке, делает ту Россию великой. А про случившееся в этом потоке ему знать не надо.

И, мироздание словно только и ждало от Юльки этого решения. Золотистая лента отодвинулась, детали мира стремительно потонули в серой дымке, и сквозь неё стремительно проявлялись стены и потолок никакноровского подвала.

…Как Юлька и ожидала, здесь, в 1973-емпрошло не более секунды. Машины больше не было: она исчезла, как исчезла и в тот раз, когда кадеты с Константином Сергеевичем и Ириной Ивановной отправлялись назад из подвала комаровской дачи. Тихо-тихо, на цыпочках, Юлька поднялась обратно в большую комнату; там было пусто, соратники Никанорова продолжали где-то прятаться. Дверь не заперта, Юлька выскользнула наружу, хорошо, что не раздевалась, не снимала ни шубки, ни тёплых сапожек.

Вспыхнули фары стоявшей неподалёку машины. Юлька кинулась к ней, Стас поспешно распахнул дверцу.

— Что случилось?.. Мы как раз собирались, время вышло!..

— Заводи! — совсем как взрослая скомандовала Юлька и только после того, как «волга» сорвалась с места принялась рассказывать.

Стас только вытаращил глаза, Михаил с Пашей дружно ахали, ну точно кумушки на коммунальной кухне.

— Развалила её, значит?..

— И развалила, и обломки сгинули! — не удержалась, похвасталась Юлька.

— Теперь не восстановят, — кивнул Паша.

— И что к Эн-Эм его отправила, тоже правильно, — поддержал и Михаил. — Здесь его оставлять нельзя, он бы машину точно восстановил и дальше бы вредить начал. Ну, или попала бы она в контору глубинного бурения… и добурились бы они до нас в конце концов.

— А там, глядишь, и поумнеет в конце концов, — заключил Стас. — Сергей Никаноров — не дурак ведь, отнюдь не дурак. Понять бы ещё, что конкретно его группа в нашем новом потоке отмочила…

— Здесь же мы всё равно аппарат оставим, — закончил Стас. — Чтобы ты, Юля, могла бы ходить. Ну, и мы тоже. Никто ж не подумал бы тебя тут одну оставить и от нас отрезать. А уж как маму уговоришь — так и совсем с концами к нам давайте.

— Дайте нам не двадцать, дайте нам десять лет — и вы не узнаете России! — Паша потёр руки. — Эх, наконец-то, дожили всё-таки!..

— Крестился бы ты, Паш, — вдруг сказал Михаил. — Потому что это — Господен промысел, не иначе. Что вообще всё у нас получилось. И что