— Посол, — сказал Государь по-русски. — Я вызвал вас, чтобы задать только один вопрос. Желает ли ваше правительство мира с державой Нашей или войны?

Палеолог, догадавшийся взять с собой переводчика (если бы Государь не гневался, Он говорил бы по-французски), принялся цветасто убеждать Императора в неизменной дружбе и приязни его правительства. Государь прервал его:

— Польские мятежники пользуются широкой поддержкой Франции, в том числе военной. Войска наши захватывают большое количество французского вооружения, в плен попали также офицеры французской армии, присланные вашим правительством. Я повторяю свой вопрос: желает ли французское правительство мира с Нашей державой или войны?

Палеолог побледнел и слабым голосом сказал, что его правительство, разумеется, желает мира. Сочувствие же к несчастной Польше имеет во Франции давние традиции и потому…

— И потому, — сказал Император, — вы готовы рискнуть? Рискнуть разрывом наших договоров и союзов?

Посол возразил, что, разорвав сии договоры, Россия останется наедине с Центральными державами. Германская империя, оккупируя владения России к западу от Днепра, а также прибалтийские губернии, несомненно, представляет куда большую угрозу, чем какие-то ничтожные польские повстанцы, всего-то и желающие, чтобы жить в своём небольшом независимом государств, кое никак не может представлять никакой угрозы столь громадной и могущественной Империи, как наша.

Тон Палеолога становился совершенно нетерпим. Он вполне оправился от неожиданности и сам переходил в наступление. От негодования у меня сделалось колотьё в висках, а глаза поистине налились кровью.

И тут Государь, шагнув к послу и нависая над ним, пророкотал:

— Месье, вы не понимаете. Вы предали нас, а Россия не прощает предательств. Германцы есть враги наши, но враги честные; они не заключали с нами союзов и не давали никаких обещаний. И я готов подарить им всю Францию, без остатка. Я заключу союз с кузеном моим Вильгельмом, и мы вдвоём двинем войска наши на Париж. Это вы понимаете или нет, господин посол?!

Палеолог молчал и я видел капли пота, покрывавшие его виски.

— Вы понимаете или нет? — ещё яростнее повторил Государь. Я видел, что Он сейчас сгребёт посла за лацканы, словно трактирного гуляку, выбрасываемого на улицу.

— Я понимаю, ваше величество, — еле слышно ответил посол.

— Известите ваше правительство, — гремел Государь, — что, в случае начала войны, я реквизирую всю собственность французских подданных в России. Аннулирую все долги России перед Францией, имеющие место быть на сей день. И, клянусь, я не успокоюсь, пока мы с кузеном моим Вильгельмом не пример парад на Елисейских полях. Если мне не изменяет память, сто два года назад таковой парад уже имел там место!.. А с кузеном мы договоримся. Думаю, Лазурный берег, Ницца и прочие прекрасные места на Средиземном море его вполне устроят в обмен на малороссийские губернии. Вы можете идти, месье!..“

Это свидание вызвало к жизни знаменитую „телеграмму Палеолога“, где он умолял французское правительство прекратить военную помощь Польше и как можно скорее воздействовать на польских мятежников, дабы они приняли российские условия…

Уже23-го августа направлявшиеся в порт Кенигсберга французские транспорты с оружием развернулись, взяв курс на Кале.

К1-му сентября русские войска стояли на линии Млава-Плоцк-Варшава-Демблин. Здесь поляки организовали прочную оборону на западном берегу Вислы; оказавшиеся в окружении польские войска к западу от Барановичей продолжали упорное сопротивление, разбившись на малые группы и стараясь лесами выйти к своим.

2-го сентября в Петербурге было получено секретное послание премьер-министров Франции и Англии, Аристида Бриана и Герберта Асквита соответственно.

В послании предлагалось „не нарушать целостность Антанты“, а также „дать свободу несчастному народу Польши“, каковой факт, несомненно, привлечёт на сторону России общественное мнение двух стран и облегчит правительствам выполнение их союзнических обязательств. Указывалось также, что, даже обнародовав все решительные Манифесты государя, Россия не ведёт каких-либовоенных действий против Германского рейха, несмотря на оккупацию последним значительных российских территорий. Премьер-министры писали, что „в интересах сохранения мира“ и „дабы избегнуть ужасов войны“ они могут почтительно посоветовать Его Императорскому Величеству согласиться с существованием независимых Польши и Финляндии, отказаться от претензий на черноморские проливы, и тогда Англия и Франция готовы начать разработку совместных военных планов по „принуждению Германского рейха к очищению занимаемых им ныне владений Российской Империи“.

Фактически это был ультиматум. Или Россия соглашается с условиями двух других держав, или… ей предлагалось попробовать и осуществить свои угрозы и пытаться договориться с Германией.

Содержание этого послания, как ни странно, осталось неизвестным германской разведке. Генеральный штаб Второго Рейха продолжал оставаться в убеждении, что только отсутствие активных военных действий против России удерживает Англию и Францию от нанесения удара через Рейн — именно этим объяснялась пассивность немецких войск, остававшихся на правом берегу Днепра и не вступавших в бой за своих „польских союзников“. Кайзер рассчитывал, что ослабленная гражданской смутой Россия не пойдёт на решительную войну со всеобщей мобилизацией, Германия же тем временем укрепит своё господство в западных губерниях Малороссии.

В конце концов, пользуясь нежеланием общественного мнения Англии и Франции „ни с того, ни с сего“ вступать в войну за интересы какой-то там России, Германия полагала добиться выгодного для себя исхода с признанием по крайней мере на части Правобережья Днепра вассального Германии государства. В качестве компромисса рассматривался вариант уступки в финском и прибалтийском вопросах: отказа от германского протектората и германской династии на троне великого княжества Финляндского, а также вывод войск и „возвращение“ России Эстляндской губернии. Как нетрудно видеть, предлагался обмен несуществующего „актива“ и оккупированных земель на вполне реальные российские территории.

России предстояла схватка один на один с сильнейшей армией Европы да и, пожалуй, всего мира.

6-го сентября конный корпус Келлера форсировал реку Вепш и стремительным броском дошёл до Пулавы, преодолев за один день более сорока пяти вёрст. В Люблине началась паника, покатились страшные слухи, что казаки вырезают всех, от мала до велика, не щадя даже младенцев.

Однако Люблин никто не штурмовал. Русские войска переправлялись через Вислу в районе Ивангорода, на левом берегу завязалось ожесточённое сражение. Одновременно началась переправа Северной группы возле Вышогруда.

Польские войска сражались храбро, не один раз переходя в контратаки. К 10-му сентября, однако, на левом берегу Вислы русская армия имела два плацдарма в два десятка вёрст по фронту и не меньше трёх верст в глубину каждый. Становилось ясно, что Варшава под угрозой окружения.

Значительная часть мирного населения покинула город, но куда больше явилось добровольцев, уверенных, что проклятые московиты непременно станут штурмовать город.

Однако вместо этого был образован ещё один „котёл“, примерно так же, как западнее Барановичей, а ещё раньше — когда в кольцо попали красные ударные дивизии под Миллерово. Северная и Южная группы соединились возле Жирардова, Варшава оказалась отрезана.

Перед германским командованием встал вопрос, что