Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А если она Юлю в больницу сдаст? — заспорил Михаил.
— А как мы там без Юли? Машины это хорошо, но вот так, как она — никто не умеет!
— Вы про Никанорова не забыли, товарищи мушкетёры? — насмешливо осведомился Стас.
— Я не забыла, — сказала Юлька. — Вот только думаю, что добраться до машины его вы не сможете.
— Это ещё почему? — дружно возмутились Стас, Паша и Михаил.
— Не подпустит он никого к ней, я ж его знаю.
— А как тогда?
— Я вот что думаю… — И Юлька заговорила.
Петербург, 1915, декабрь. Ресторан «Вена», Малая Морская, дом 13/8
Вновь открывшаяся по прежнему адресу «Вена» гуляла шумно и весело, хоть и без модных всегда цыган (эти пели-плясали на Островах). Вот и сейчас — время к полуночи, приехала «богема».
Сдвинуты столики, за ними — всё сплошь известные личности, иные — в военной форме, с орденами. Во главе — Аркадий Аверченко, в неизменном своем pince— nez, с высоко зачёсанными назад волосами, в руках — знаменитая его пивная кружка, именная, уцелевшая во всех передрягах.
Сидят вокруг те, кто составлял славу «Сатирикона», Саша Чёрный, Тэффи, Дон Аминадо — у последнего рука на перевязи, воевал, прошёл весь путь корниловской дивизии. Сидят и другие, правда, несколько стульев пустуют. Их никто не занимает — словно ждут, что старые товарищи ещё появятся…
И там же, среди «сатириконцев» затесался(и отнюдь не потерялся) наш старый знакомый — Яша Апфельберг, рядом с массивным Куприным. Куприн за что-то горячо благодарит Яшу, а тот лишь смущённо краснеет:
— Да что вы, Александр Иванович! Я ж так, всего лишь чуть-чуть пособил… ну, сыскались и у меня в че-ка знакомые, так у меня полгорода знакомых, Александр Иванович!
Куприн лишь качает головой.
— Кабы не ты, Яша, сидеть бы мне не здесь, с вами, а лежать… на Кронверке, где великих князей расстреляли…
Яша скромно улыбается. На коленях у него весьма непосредственно устроилась красивая молоденькая дама, в которой почти невозможно узнать прежнюю товарища Сару, сотрудницу отдела печати питерской ВЧК… Она обнимает Яшу за шею, смеется.
Аверченко встаёт, в руках у него какие-то листки.
— Господа, господа!.. Вот послушайте, набросал тут кое-что…
Он начинает читать и все обращаются в слух.
— «С грохотом, стоном и визгом несется с теплого юга на холодный север огромная железная птица, дымящая и пыхтящая с натуги, несется, как бешеная, на север — вопреки инстинкту других птиц, которые на зиму глядя тянутся не с юга на север, а с севера на юг. И чрево той птицы, этой первой ласточки, — которая сделает весну, — набито битком разным русским людом, взор которого, как магнитная стрелка, обращён к северу, а на лице написана одна мысль, звучащая в такт лязгу колес: „Что там? Что там? Что там?“…
Там у них все! Жены, оторвавшиеся от мужей, мужья от жен, дети от родителей, там десятки лет свивавшиеся гнезда, там друзья, привязанности, дела и воспоминанья — там все что было так прочно налажено, так крепко сшито — и целый год, считай, никто не имел ни слуху, ни духу: „Что там, что там, что там?“…»1.
Аверченко читает отлично. С чувством, но одновременно и с какой-то почти неуловимой самоиронией. Его слушают. И только нетерпеливый Яша что-то шепчет на ухо лукаво улыбающейся даме у себя на коленях.
В шумной и веселой «Вене» никто не озирается по сторонам. И никто не обращает внимания на хорошо, но без вычурности одетую молодку в коротком полушубке и цветастом платке. Она решительно тащит за руку могучего сложения мастерового, правда, тоже во вполне приличном пальто с меховым воротником.
— Вот он, изменщик! — молодка оказывается рядом с Яшей. Аверченко останавливается, глядит спервав с недоумением, но затем начинает хохотать — потому что молодка в полушубке, не тратя время даром, удалым взмахом, точно заправский кулачный боец, отправляет визжащую даму с колен Яши Апфельберга в самый настоящий «нокаут», как сказали бы любители английского бокса.
Шум, крики, мастеровой пытается было остановить молодку, но та хватает со стола тарелку с недоеденным Яшей жарким, после чего со всего маху опускает нежный фарфор прямо на голову бывшему товарищу, а ныне — вполне себе господину Апфельбергу.
— Даша! — слабо пискнул означенный господин. — Дашенька, милая, я сейчас всё об…
Бац! — и об голову Яши разлетелся уже графинчик тонкого стекла.
— Я тебя, изменщик, давно уже заподозрила! Ишь, речи умные он со мной, видите ли, вести не может! «Ровня мне нужна», так, милок?! Ну, я тебе покажу ровню!..
— Даша! — вмешался наконец мастеровой. — Пошли отсюда, Даша!
Писатель Куприн только качал головой, глядя на происходящее. Тэффи аж вскочила на стул, чтобы лучше видеть. Саша Чёрный аплодировал.
— Мы, казачки, изменщикам не спускаем! И спасибо скажи, что у меня скалки под рукой не нашлось!..
Яше досталось изрядно, по виску стекала кровь. Его дама кое-как сумела подняться — Даша расквасила ей нос.
— Какой пассаж! — воскликнул Аверченко. — Дарья, уважаемая, прошу вас, остановитесь!.. Пожалейте этого бедолагу, он уже достаточно наказан!..
Мастеровой гневно фыркнул.
— А нечего было казачку обижать!
— Верно! — поддержала его вдруг Тэффи. Резво, несмотря на свои сорок три года, спрыгнула со стула, подбежала к рабочему, схватила за рукав. — Казачек обижать нельзя! Милостивый государь, вы имеете честь знать эту нашу Брунгильду?
— А ты на Мишу не заглядывайся! — отрубила Даша, презрительно пихнув Яшу на прощание. — Не по тебе он!.. Идём, Михайло!..
Аверченко меж тем уже успокаивал мэтрдотеля и официантов.
— Всё в порядке, всё хорошо, убыток покроем!.. да, и принесите полотенец, не видите — голову рассекли человеку!..
— Эх, Михайло, что ж делать-то теперь мне… с чем пришла, с тем и ухожу… Да только и идти-то особо некуда. В Питере никого, в станице родня не примет…
— Даша, постой… как так вообще вышло-то?
— Да вот так и вышло, Михайло. Заскучал он со мной-то. Я казачка простая, хитростям не обучена. Любить умею, с ухватом на нечистого выйду, хозяйство веду… а вот чтоб умные речи про стихи всякие… это не могу. А Яшке-то изменщику, видать, и впрямь это нужно было. Чтобы он умные слова б говорил, а барышни в рот глядели да восхищались. А я?.. что я… Баба простая да глупая…
— Перестань, Даша, ну какая ты глупая! — Жадов не утерпел, взял Дашу за руку. — Ты Яшку любила, холила да лелеяла, выхаживала, пока он раненый валялся. Всё по чести сделала!
— А толку? — горько бросила Даша.
— Какой же тут толк? — развёл руками Жадов. — Не грусти, не