уже стлался вприсядку по уродливому полу кабака и визжал пьяные и нескладные песни. Собралось народу много, желая посмотреть, как-де швецы запой творят, пляшут и песни галицкие поют. Петруха достал у целовальника балалайку и тренькал на ней для большого задору Терехи. Дело кончилось тем, что мужики-зрители прельстились удальством галицкого ерша и начали его потчевать. Бог весть что бы дальше было, если б не стояла на стороне братская дружба и опытная старость в лице старика Степана. Он кое-как уговорил товарищей идти, после многих ругательств Терехи и упирательств и руками и ногами Петрухи. Степан хладнокровно перенес все обиды, держась пословицы: пьяному море по колена; не сам говорит, а хмель за него распорядок творит.

– Что ж ты не пил, дядя Степан? А ведь знатную штуку удрали: инда мужики тутошные потчевать начали, – говорил очнувшийся на другой день Тереха.

– Куда уж мне с своею старостью да с немоготою тягаться за вами? Бывало, брат, время, тягивал я куды хлестко. Не только тебя, а вот и Петруху бы завидки взяли: штоф ошарашишь – словно ни в чем не бывал: еще косуху в придачу попросишь… только ухмыляешься да и песенки попеваешь. Ноне не то стало: хватишь стакашка три для куражу да от холоду, ну, – и удовлетворен с почтением. Вам, ребята, хорошо, пока вот молодух-то не завели; тогды, вестимо, другую песню затянешь.

Так совершает швец свою нехитрую работу, перемежая ее прибаутками и присказками. Мужик любит его за такие одолжения и не прочь, в длинный и скучный зимний вечер, послушать его веселых рассказов: на то и сказка придумана, чтоб добрых людей потешать. Иной раз и страшно сделается, и чуется привычному уху, как

По селам ткут,

По деревням ткут.

Одна баба-яга,

Костяная нога,

Помелом метет

Вдоль по улице.

Захотелось ей

Все б по Ваниным

Да по Машиным,

Все б по косточкам

По ребяческим

Покататися,

Повалятися.

И вспомнит, может быть, мужичок-то благодатное время, когда бабушка напевала ему своим дрожащим, старушечьим голосом ту же присказку. И головой она качает, и голос ее как-то страшен стал. Страшно сделалось и ребенку: завернулся он в бабушкину плахту, только видна его головенка; крепко боится ребенок буки. Смотрят его испуганные глазки на старуху, слезинки так и прыгают по разгоревшимся щечкам. Долго глядел он на морщинистое лицо рассказчицы и вдруг заплакал, да так громко заплакал, что самой бабушке страшно стало.

Изо всех сказок швецов про швецов – вот одна самая характерная и любопытная.

Когда-то жил-был царь на царстве, на ровном месте, как сыр в масле. Этот царь охотник был сказок слушать. И послал он по царству указ, чтоб сказали ему сказку, которой еще никто не слыхал.

– За того, кто лучше скажет, отдам полцарства и дочку свою царевну.

Этой сказки сказать никто не находится.

Приходит из кабака швец, – говорит царю:

– Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам буду сказки сказывать.

И напоили, и накормили, и на стул посадили.

И стал швец сказки сказывать:

– Как доселева был у меня батюшка: богатого живота человек! И он построил себе дом; голуби по шелому ходили – с неба звезды клевали. У этого дома был двор: от ворот до ворот летом целый день голубь не мог перелетывать. Слыхали ль такую сказку вы, господа бояре, и ты, надежа-царь великий?

Те говорят:

– Не слыхали.

– Ну, так это не сказка, а присказка: сказка будет завтра вечером. Теперь прощайте!

И ушел.

И приходит опять на другой день и говорит:

– Ваше царское величество! Извольте напоить-накормить: я вам буду сказки сказывать.

И напоили, и накормили, и на стул посадили.

И стал швец сказки сказывать:

– И как доселева был у меня батюшка, богатейшего живота человек! И он состроил себе дом: голуби по шелому ходили – с неба звезды клевали. У этого дома был двор: от ворот до ворот летом в целый день голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был выращен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом – другой; во трубы трубят и в рога играют, а друг у друга лица не видят и голосов не слышат. Слыхали ли такую сказку вы, господа бояре, и ты, надежа-царь великий?

– Нет, не слыхали.

Шапку взял да и ушел.

Царь видит, что это человек непутной: жаль стало царевну отдать, – говорит боярам:

– Что, господа бояре? Скажем ему, что слыхали такую сказку и подпишемся.

Бояре согласились, что слыхали-де такую сказку, и подписались.

На третий день приходит этот портной и говорит:

– Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам стану сказки сказывать.

И напоили, и накормили, и на стул посадили.

И стал швец сказку сказывать:

– Как доселева жил-был у меня батюшка: пребогатого-богатого живота человек! И состроил он себе дом: голуби по шелому ходили, с неба звезды клевали. У этого дома был двор: от ворот до ворот летом в целый день голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был выращен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом – другой; во трубы трубят и в рога играют, а друг у друга лица не видят и голосов не слышат. И на дворе была выращена кобыла: по трое жеребят в сутки носила и все третьяков. И он в ту пору жил гораздо богато! И ты, надежа-царь, занял у него сорок тысяч. Слыхали ль такую сказку вы, господа-бояре, и ты, надежа-царь великий?

Господа видят, что делать нечего: говорят все, что слыхали.

– Ты, великий царь, занял у моего батюшки сорок тысяч денег: вот, вишь, все господа слыхали. А ты мне денег до сих пор не отдаешь.

И видит царь, что дело нехорошее: надо отдать царевну и полцарства либо сорок тысяч денег.

Отдал ему сорок тысяч денег.

И пошел этот портной опять в кабак с песнями.

Вот и сказка вся.

Мало этих рассказов, – швец, за отсутствием большака, наколет, пожалуй, и дров и воды натаскает в избу; сам и лучины нащиплет. Хоть и поведет он на будущую зиму те же обычные прибаутки, какими тешил и запрошлый год, но ведь и то сказать, ину пору и старое годится, коли хорошо да потешно. Так рассуждая, мужичок любит своих швецов-прибауточников и всегда принимает их радушно и для угощенья их ничем не скупится. В свою очередь, и деревенские ребята любят швецов и ни в чем не отстанут от старших: поят