Сравнивая уставы 1872-го и 1958 годов, составленные Альфредом-старшим и Альфридом-младшим, начинаешь верить в переселение душ.

* * *

На новой схеме концерна были обозначены все его филиалы, как и отношения подчинения и взаимозависимости; однако в правом нижнем углу оставался незаполненный прямоугольник с подписью: «Основная сфера». Он символизировал «отчужденную» собственность, которую Крупп в свое время обязался продать к 31 января 1959 года. Он так и не примирился с Мелемским соглашением шестилетней давности. Однажды я напрямую спросил его: он что, вообще не собирается держать свое слово, которое дал комиссарам союзников, – продавать заводы? Крупп ответил в своей уклончивой манере, сославшись на заветы прадеда: «В нашей фирме уже полтора столетия известно: если хочешь варить хорошую сталь, придерживайся принципа вертикальной интеграции». Но речь-то шла не об интеграции, а о том, что он обещал перед всем миром не производить больше стали, хорошей или плохой. Впрочем, и другие люди, поднимавшие этот вопрос, получали примерно такой же ответ. Что касается прибылей, то он и так уже снова стал мультимиллионером. Однако Альфрид был именно «производителем стали по рождению, воспитанию и призванию» – это его слова. «Каждый должен заниматься своим делом».

Один предприниматель, хорошо знавший Альфрида, говорил по этому поводу: «Ему следовало продать эти предприятия. Но если вы хотите понять Круппов, надо усвоить: они не сдаются. Он хочет во всем хранить традиции семьи. Мало того, он считает, что Третий рейх отстаивал правое дело, и капитуляция была предательством по отношению к фюреру».

После подписания соглашения с союзниками Альфрид имел возможность с выгодой продать отчужденную собственность. Предложений с немецкой стороны не поступало – для немецких магнатов было делом чести не начинать торгов по этим заводам или шахтам. Однако проявили интерес в Голландии и в Америке. Альфрид отверг их предложения, и банкиры, управлявшие спорным имуществом, с ним согласились – компенсация, по требованию Круппа, должна была составить 70 миллионов, а ему давали значительно меньше. Да едва ли кто из иностранных капиталистов мог бы вложить такую сумму в собственность в чужой стране с враждебно настроенным населением. Был еще такой путь, как акционирование спорных предприятий, что могло бы принести очень большие доходы, учитывая престиж Круппов, но хозяин концерна воздержался и от этого. Макклой с неудовольствием отметил: «Немцы пытались добиться, чтобы я вмешался и помог как-то аннулировать это соглашение, но я всегда говорил, что он пошел на него добровольно и должен его соблюдать». Что касается западногерманского правительства, то оно находилось в затруднительном положении. В обмен на признание полного суверенитета и членство в НАТО, Аденауэр неохотно согласился на признание указа союзников до демонополизации, а значит, и на признание Мелемского соглашения. Понимая, что идет в ловушку, канцлер оговорился, что, поскольку срок действия этого указа должен истечь через несколько лет, он «оставляет за собой право вновь поставить эту проблему в подходящее время».

Года через три Альфрид напомнил канцлеру об этом и отметил в одном из редких публичных выступлений: «Если мы смиримся с тем, что наша огромная интегрированная промышленность начнет сокращаться и распадаться, то едва ли можно ждать, что и другие страны последуют нашему примеру. Чтобы вытеснить немцев с мирового рынка, они будут использовать тот же метод дешевого, эффективного производства, который немцы же и изобрели». Аденауэр знал, что ни один германский канцлер до сих пор не мог успешно состязаться с Круппами. Он и сам считал, что Крупп отчасти прав. Однако канцлер отличался реализмом и не был игрушкой в руках индустриальных магнатов.

Концентрация производства в ФРГ шла довольно успешно. В это время появился газетный отчет о том, что Крупп и Бейц прибыл в Бонн, чтобы просить у правительства помощи по экономическому вопросу. Они хотели снять с себя данное союзникам обязательство о продаже стальных заводов в 1959 году. Пока владелец рассказывал о финансовых трудностях, которые фирма переживала из-за этого решения союзников, Бейц напористо требовал от канцлера ответить: разве Круппы являются гражданами второго сорта и не имеют в Германии права на свободный выбор рода занятий? Канцлер сказал, что ему нужно время для поисков разумного выхода, а Бейц стал грозиться, что они дойдут до федерального суда. Конечно, это были только декларации. Согласно Парижскому пакту 1954 года (ставшему частью западногерманской конституции), ФРГ обязалась уважать Мелемское соглашение. Поэтому в суде трудновато было бы чего-то добиться по этому делу.

Альфрид предпочел использовать, так сказать, суд общественного мнения и закулисные совещания, проводимые в странах Атлантического альянса. Консервативная немецкая пресса вела в это время яростную кампанию, доказывая, что насильственная продажа имущества – вопиющее нарушение прав гражданина ФРГ, что условия договора невыполнимы, а сам договор принадлежит ушедшей эпохе «экономического угнетения Германии союзниками». Бейц требовал возвращения «наших» заводов и шахт и заявил, что его девиз – «Не продавать ни единого камня!». Потом кто-то сказал на собрании промышленников, что «Крупп без стали – все равно что женщина без нижней части тела», – и Бейц тут же присвоил себе это высказывание.

В 1957 году Аденауэр уже открыто поддерживал критиков соглашения о фирме, а Эрхардт вскоре назвал Мелемский договор устаревшим. Сам же Альфрид, в нарушение прерогатив доверенных лиц, назначенных по договору, – Лютера, Любовски и Геца, начал присылать к ним на заседания правления в качестве незваного гостя своего «генерального уполномоченного». «Он приходил из чистого любопытства, узнать новости», – объяснил Крупп. Затем вдруг менеджеров этих фирм стали вызывать в Эссен для финансового и производственного отчета о проделанной работе. Это произошло в сентябре. А еще раньше, примерно за полгода, Аденауэр обратился в Вашингтон, Лондон и Париж с формальным запросом о пересмотре соглашения по концерну Круппа. Французы решили выждать, американцы (ставшие молчаливыми союзниками эссенского магната) согласились, но англичане, все еще питая сильные анитикрупповские настроения, в ответ спросили канцлера, а как, собственно, идут дела с демонополизацией немецкой индустрии, причем захотели узнать подробности. Бейц, человек слова, заявил по этому поводу «решительный протест», но сам Крупп, как человек дела, перешел Рубикон (точнее, в его случае, Рейн). Подождав, пока до новых выборов в ФРГ останется три дня, чтобы общественное мнение полностью было занято предвыборной борьбой, Альфрид спокойно объявил, что Бертольд Бейц назначен председателем холдинговой компании, включавшей в себя отчужденные шахты и заводы Рейнхаузена, что в правлении будут крупповские директора, а штаб-квартира компании переводится из Дуйсбурга в Эссен, в главное управление концерна. Этот ход Круппа был вполне оценен прессой после триумфального переизбрания Аденауэра. Писали, что «Крупп, не спрашивая ничьего согласия, решил возвратить часть своей империи, отторгнутую у него по соглашению».

Прошло еще три года, и много ходов было сделано в этой крупной игре, прежде чем Крупп объявил своим заводским юбилярам, что все его предприятия «теперь снова слиты в одну компанию». Лютер, Любовски и Гец апеллировали в Бонн, но получили ответ, что правительство не находит в действиях Круппа «никаких нарушений действующих соглашений»; весьма любопытный ответ, поскольку этим троим поручено было контролировать 100 процентов акций холдинговой компании. Крупп добился своей цели. Более мелкие бароны, стоя за спиной большого магната, выдвинули лозунг: «Стянуться или умереть», что на их жаргоне означало даже еще более плотную концентрацию производственных мощностей, чем до войны. Когда десяток людей контролировал 90 процентов выплавки стали в Руре, союзнический закон потребовал от семи сильнейших, чтобы они отошли от стали и угля. К концу 1950-х подчинились все. Все, кроме одного, – «номер один» не уступил.