Тем не менее Альфрид оказался способен на это. Кстати, при желании можно было догадаться. Вот примеры. Говоря о себе во множественном числе, подобно монархам, Альфрид заявил: «Ускорение экономической интеграции приносит нам не так уж много новых возможностей, но больше риска. И все же мы положительно относимся к Европейскому сообществу в интересах международного сотрудничества». Бессмыслица. На самом деле заравнивание таможенных барьеров несло ему великолепные новые возможности, причем вовсе без риска. Кому, интересно, он морочил голову в Брюсселе? Обращаясь к трем сотням заводских юбиляров (такие собрания стали поводом для политических заявлений), Альфрид снова важно заявил, что не мог бы нарушить слово, данное в Мелеме, и снова говорил, как бы ему хотелось освободиться от этого обязательства. К удивлению тех, кто знал текст документа, Крупп сказал, что договор не имеет обязательной силы. И добавил многозначительно: «Мы хотим вступить в Общий рынок на равных с другими крупными предприятиями и конкурировать с ними». Это был один из первых признаков намерения нарушить слово, первый шаг к тому, что станет известно как «аннулирование подписи Круппа», чтобы подорвать Мелемский «диктат» (в свое время в Германии так именовали Версальский договор) и дать концерну подобающее место под солнцем.

Слишком многое в его речах не совпадало с его делами. Что же он сделал? Он завершил крупные операции по продаже двух шахт за два месяца до истечения пятилетнего ограничительного срока. На Сене и на Потомаке забеспокоились; в палате лордов был сделан запрос. Газета «Ивнинг стандарт» в передовой статье писала: «Какой смысл для англичан потакать Круппу? За прошедшие годы он добился процветания, но ничем не засвидетельствовал, что он стал другим человеком».

* * *

Но Альфрид вовсе не собирался меняться. Англичанам следовало бы также задаться вопросом: кому, собственно, он продал шахты? Шахта «Эншер-Липпе» перешла во владение синдиката «Гибернер», в котором, благодаря финансовой системе Эрхардта, контрольным пакетом владело государство. Имея в виду особые отношения между Эссеном и Бонном, можно было ожидать, что архитектор «экономического чуда» продаст шахту обратно прежнему владельцу.

А вот вторая сделка вообще должна была сильно насторожить промышленный мир, потому что ясно показывала: что-то затевается в Руре по-крупному. Шахта «Константин Великий» всегда была одним из самых доходных предприятий фирмы. Альфрид же решил, как тогда казалось, избавиться от нее, хотя она одна могла обеспечить коксом три четверти металлургических заводов, владельцем которых он считался, несмотря на Мелем. Он передал права в начале 1954 года, менее чем через год после подписания соглашения. Уже чудеса. Однако шахтой теперь владели другие люди. Любой европейский промышленник вытряхнул бы свой сейф за один участок «Константина». Альфрид продал все целиком одной фирме, причем той, которую Большой Крупп (купивший когда-то эту шахту) ненавидел пуще, чем всех оружейников Европы – своих конкурентов. Это синдикат Якоба Майера в Бохуме.

Чтобы понять смысл сделки, надо вспомнить историю этого предприятия. Бывший часовщик Майер еще в 1830-х годах научился производить высококачественную сталь в слитках. Во время Парижской выставки 1855 года обнаружилось, что он является единственным серьезным конкурентом Круппа. Майер был человеком очень благочестивым и предпочитал отливать не пушки, а церковные колокола. Кроме того, он верил в коллективизм и сделал свою собственность акционерным обществом, проведя учредительное собрание в Бохуме. Майер скончался в 1875 году еще не старым, оставив свой капитал лютеранской церкви, поскольку не имел наследника.

В 1933–1945 годах, в рамках проведенного Гитлером принудительного «укрупнения», Бохумский синдикат потерял самостоятельность, став частью «объединенных стальных заводов». Но у крупповцев хорошая память. И Эрнст Шредер подумал, что продажа шахты была профанацией. Его проницательный брат Иоганнес Шредер, соглашаясь, все-таки не мог себе представить, зачем это нужно и что будет дальше. А Бейц, совершеннейший чужак в Руре, вообще ничего не понял, и вот Альфрид его просветил. В Руре всего три фирмы могут делать настоящую сталь. Но завод Круппа разрушен, другие демонтированы, и только Бохумские заводы почти не пострадали от бомбардировок, а потом управляющий убедил англичан, что было бы хорошо сохранить их как память: ведь там делали колокола для церквей. Синдикат выделили из объединения, он снова стал акционерным обществом и быстро добился процветания. По мнению Альфрида, это предприятие могло бы в перспективе послужить ему хорошей компенсацией за потерянную собственность. Бейц, конечно, поддержал патрона, он только не знал, с какого конца можно ухватиться. Альфрид рассказал еще одну старую историю – как в свое время его дед в 1882 году захватил заводы Грузона. Грузон также создал акционерное общество, и Круппы, с их-то деньгами, быстренько скупили все акции конкурента. Вот и Альфрид намеревался в 1959 году не продавать, а покупать, то есть произвести такую же операцию с Бохумским синдикатом. Если бы это удалось, Крупп получил бы и стальной завод, и свою знаменитую шахту.

Это была хитроумная, скользкая и рискованная комбинация, но Крупп уже достиг зенита своего могущества. Он рассказал Бейцу о шведском предпринимателе Веннер-Грене, который когда-то оказывал услуги рейху. Он сотрудничал с Густавом, Альфридом и Шпеером, любил подчеркивать, что он ариец и в 1940-х годах наладил поставки в Германию лучшей шведской руды. Уже после войны, когда Веннер-Грену исполнилось семьдесят лет, его посетили Альфрид и Вера, и Альфрид побеседовал с ним наедине.

Крупп получил обещание, что швед поддержит любое дело своего немецкого партнера. Теперь Крупп имел готовый план и в глубокой тайне проводил новую операцию. Через назначенных им финансовых директоров, без ведома банкиров – «владельцев» стальных заводов и шахт – Альфрид стал постепенно скупать акции Бохумского синдиката. За четыре года было приобретено 27 процентов. Веннер-Грен тем временем приобрел 42, а позже еще 6 процентов. Все эти акции хранились в одной холдинговой компании, которая контролировала немецкую собственность в Швеции до 1958 года, когда Веннер-Грен продал их Круппу. Никто и не догадывался об этом заговоре, тем более что Крупп и его шведский партнер были заядлыми яхтсменами и часто встречались на регатах.

Первый неожиданный результат их встреч появился в феврале 1958 года, когда гендиректором Бохумского синдиката был вдруг назначен Хундхаузен, который оставался членом совета директоров у Круппа. Тогда же в деловых кругах стало известно, что Веннер-Грен владеет почти половиной акций этой компании, а вместе с Круппом они контролируют 75 процентов акций.

Через два месяца Альфрид выступил с очередной речью перед своими юбилярами и заявил, что требования иностранных государств неприемлемы для ФРГ, которая стала суверенной державой, и не допустит больше, чтобы с немцами обращались как с низшей расой. Союзники, особенно американцы, хорошо поняли, что он имел в виду. Теперь это было делом времени. Швед весной передал Круппу свои акции Бохумского синдиката. Альфрид решил действовать окольным путем. Предоставив канцлеру переговоры с союзниками, сам он обратился к высшему руководству Европейского объединения угля и стали, чей международный статус придавал решениям этой организации особый вес в глазах любого правительства. К тому же он знал, что политикой «угля и стали» является концентрация производства и капитала. Крупп просил разрешения на приобретение Бохумского синдиката и получил визу накануне Рождества. После этого он оформил объединение предприятий Бохума и Рейнхаузена под председательством Бейца. Последние бумаги были подписаны уже в январе, незадолго до срока, предусмотренного Мелемским соглашением. Как объявил об этом сам Крупп, «реорганизация концерна практически завершена. Бохумский синдикат занял место бывшего сталелитейного завода – «Гусштальфабрик».