Женщины, воспитанные в традициях свободы, могут возмутиться. В конце концов, разве не она владела фирмой столь долгое время – с 1902-го по 1943 год, да и отошла в сторону лишь после того, как попросила Гитлера передать ее права сыну. Это была женщина с характером и принципами. Почему же она не могла поступать по-своему? Такая постановка вопроса демонстрирует полное непонимание и самой Берты, и ее рейха. Ей и в голову не могло бы прийти восстать против германского патриархата. Она видела в муже только мужчину, об удобствах которого должна позаботиться, а в детях – даже ставших взрослыми – только своих детей. Она никогда не вмешивалась в их дела, хотя эти дела и были связаны с управлением ее собственностью.

Но теперь, на семьдесят втором году жизни, ей наконец стало спокойно. Ее сын мог скучать по бывшей жене, но для самой Берты его развод отнюдь не был поводом для грусти, тем более что скандальные подробности от нее скрывали. В остальном все было хорошо. Талант ее сына стал основой возрождения былой мощи и славы их концерна. Она жила теперь в своем красном кирпичном доме, рядом с родными, и занималась делами старшего поколения людей Круппа – пенсионерами, вдовами, больными. Если кто-то из них писал ей о своих невзгодах, то всегда получал ответ от нее самой, а больным она звонила.

Берта всю жизнь помогала тем, кто в этом нуждался. Каждое утро она, вдова хозяина фирмы, начинала с посещения одиноких вдов служащих этой фирмы. 21 сентября 1957 года она проснулась в хорошем настроении. Около месяца назад они отметили полувековой юбилей Альфрида, и к этой дате была издана его парадная биография. Книгу украшала фотография Берты, Альфрида и Арндта с подписью: «Три поколения Круппов», и самой Берте было очень лестно видеть эту фотографию в рамке на стенах домов, которые она посещала. В этот день Берта также хотела сделать несколько таких визитов, но не смогла: на глазах своей служанки хозяйка внезапно пошатнулась и упала на ковер. Ошеломленная девушка тут же вызвала по телефону врача и попыталась дозвониться до родных. Но Альфрида и Харальда не было дома, а Бертольд лежал с сердечным приступом. Два часа доктор с помощью горничной пытался вернуть Берту к жизни. Когда приехал Бейц, врач уже сложил ее руки на груди и накрыл ее любимой черной шалью.

Гроб установили в холле замка. Все было в цветах – буквально со всего света. Альфрид, запершись в своем старом «кожаном» кабинете, написал:

Попрощаться с Бертой пришло чуть ли не все население Эссена. Похоронили ее на новом фамильном кладбище Круппов рядом с парком. Позади Альфрида стояли Арндт, чуть дальше – Аннелизе. Барбара, запинаясь, еле слышно проговорила слова последнего прощания: «Мы никогда не забудем тебя. Пусть твой дух вечно пребудет в твоих трудах и в нашей семье».

Рядом с могилой Берты был захоронен и прах Густава. На обе могилы опустили большую черную мраморную плиту с их именами.

В некотором отдалении высится черный памятник Альфреду Круппу (1812–1887). Благодаря странной особенности местности, расположению могил и дорожек между ними кажется, будто патриарх с неудовольствием взирает на эту плиту среди цветов и вечнозеленых кустарников, как если бы он и после смерти не смог простить Берте, что она не родилась мальчиком.

Альфрид словно постоянно стремился ни в чем не уступать своему знаменитому предку. 6 октября 1850 года его прадед в четырех фразах сообщил о кончине матери, после чего сразу перешел к вопросам бизнеса. Правнук, сделанный из той же крупповской стали, отклонил предложение других членов семьи объявить период траура по Берте.

Он настаивал, что Барбара должна присутствовать при спуске на воду нового судна «Тило фон Вильмовски» водоизмещением 17 тысяч тонн. Альфрид твердо заявил, что этого требует дух Круппов. Возможно, ему не терпелось поскорее увидеть, как новый корабль возвращается из заграничного плавания с грузом железной руды для его заводов (что теперь делалось ежегодно, в нарушение соглашения с тремя правительствами). Поэтому Барбара, только что похоронив сестру, отправилась в траурной одежде в Бремен на эту торжественную церемонию.

И все же, хотя Крупп продолжал единолично управлять своим концерном, с уходом Берты прорвалось некое скрытое напряжение. Фокусом его стал Бертольд Бейц. Появившись в Эссене, он сразу же противопоставил себя традиционной среде промышленников (за глаза его звали чужаком). Его манеры, презрение к обычаям, нежелание считаться с условностями раздражали старую гвардию фирмы. Одним из таких людей был Иоганнес Шредер. Он работал в концерне с 1938 года и был лучшим финансистом в Эссене после Лезера. Но Бейц третировал его, как человека отсталого. Он делал многое, что выводило из себя традиционалистов. Бейц демонстративно отказался от старого фирменного бланка «Фрид. Крупп, Эссен, Альтендорферштрассе, 103». Бейц подчеркивал, что работает на Альфрида, а не на фирму. Вопреки принятым нормам этики, он публично объявил о размере своего жалованья (миллион марок в год). «В Эссене есть один пророк, и имя его – Бертольд Бейц», – говорили его подхалимы. Альфридов «Магомед» мог брякнуть что угодно. Например однажды, впервые проводя совещание в зале правления, он закурил сигару и сказал: «Между прочим, я знаком с одной женщиной, которая в разное время держала на руках и вас, и меня, – пыхнул дымком, улыбнулся, довольный, и закончил: – Вы-то, наверное, и не знали, что Эрна Штут, ну та, которая вас нянчила в детской, это моя матушка». Он не любил принятых в концерне официальных приветствий, морщился, увидев людей с моноклями, и обращался к начальникам цехов по их прозвищам. Он велел прибавить скорости у эскалаторов в здании администрации – к ужасу служащих, потому что это было чревато травмами. В одном из своих интервью он заявил: «Я чувствую себя укротителем львов. Я заставляю этих львов делать то, что нужно, не позволяю им пожирать друг друга и придумываю для них новые трюки, чтобы поразвлечься и увеличить состояние Альфрида».

Боже милостивый! Только представьте себе господина директора Келлера, «пожирающего» господина директора фон Книтрима! Чего стоило одно это сравнение их со зверями. Поведение Бейца приобрело, мягко говоря, сенсационную окраску. Построив дом в модерновом стиле неподалеку от братьев Крупп, да еще на дороге к могиле Берты, Бейц стал именовать себя «настоящим Круппом», что вызывало у настоящих Круппов неприязненное недоумение. Все они считали его вульгарным. Будучи выходцем «из низов», Бейц даже кичился этим. Он сам заявлял, что терпеть не может немецких аристократов и предпочитал компанию подхалимов-выскочек, о которых громко кричал повсюду: «Это – мои парни!» Прозвище Американец было вполне заслуженным – Бейц был, кажется, величайшим американофилом в ФРГ, и никто не удивился, когда он объявил о помолвке своей дочери Барбары с американским бизнесменом. Его музыкальные вкусы сводились к увлечению какофонией «под джаз». Бейц хвастался, что «открыл для Круппов XX век».