смех – вещь хорошая, и дружба тоже, а также и тот энтузиазм, который испытываешь, читая прекрасную книгу. Всеми этими сокровищами я обязан вам.

Латуш».

В другом письме (по-видимому, написанном несколько ранее, и тоже в среду, 2 октября 1844 г.) Делатуш уже извещал Жорж Санд, что:

...«Великолепный Верон дозволяет напечатать Ваш роман в другом месте, а не у него, с условием, что впредь вы будете паинькой и будете ему предоставлять канву того, что вы будете намереваться написать. Дерзость эта уж не оскорбительна, она просто смешна. Когда вместо договора является такая диктатура, когда одна из сторон таким образом становится судьей, верховным арбитром и последней инстанцией – то «порядок царствует в Конституционнели». К тому же, его комитет «не желает»! (Где он, комитет, в вашем договорном акте?). А управляющий отказывается подписать – соломенное чучело заговорило!»...

Итак, дело с Вероном разошлось. Начались переговоры с разными издателями. Совсем уже сладилось было дело с издателем «Courrier Français», Антенором Жоли, однако, и у него этот роман не был помещен; в его журнале Жорж Санд последствии напечатала «Лукрецию». Роман же «По нонешним временам» в конце концов был отдан в только что вновь организовавшуюся «Реформу» Луи Блана и появился в ней под именем: «Мельник из Анжибо».[780] А Жорж Санд впоследствии совершенно забыла о том, что роман некогда назывался «Au jour d’aujourd’hui». Когда в 1863 году Жюль Кларти хотел издать сборник своих маленьких рассказов под общим заглавием: «Les victimes de Paris»,[781] один из которых был им озаглавлен «Au jour d’aujourd’hui», то, помня, что некогда в «Конституционнеле» было объявлено о выходе в ближайшем будущем романа Жорж Санд под этим заглавием, который, однако, не появился[782] – Кларти обратился к Жорж Санд с вопросом, может ли он воспользоваться этим заглавием. И тогда она ответила ему следующим письмом:

«М. Г.

Я кажется, припоминаю, что действительно один из моих романов – уже не помню, какой – был объявлен под этим заглавием. Но раз оно не было сохранено, я полагаю, что об этом все забыли в настоящее время. Итак, вы вполне свободно можете взять это название, и даже если бы я им дорожила, я с удовольствием уступила бы его Вам.

Примите и пр.

Жорж Санд».

Ноган. 30 января 1863 г.

«Мельник» начал печататься 21 января 1845, и бедный старик мизантроп Делатуш, только что потерявший жену и запершийся со своим одиноким горем в своей одинокой квартирке, пишет Жорж Санд, что «не бреясь, не снимая туфель, не сходя с лестницы вот уже 3 недели», тем не менее, «все-таки с ней, т. к. «Мельник» его сотоварищ».

...«Он первый посетитель, которого я принимаю каждое утро, и я очень не в духе, когда его место занято театром или научными обозрениями. Этот дорогой Большой Луи – я люблю его, как земляка и доброго малого. Я ему от всего сердца прощаю прозаическую вольность заменять словом Vallée Noire слово forêt noire, но я хотел бы, чтобы автор показал, что замечает эту вольность, и чтобы он во фразе, следующей за песнью, сказал: «Но Большой Луи, который так же мало беспокоился о просодии,[783] как о ворах и привидениях»... и т. д. Окажите это снисхождение рифмачам при издании романа in 8°!

«Адриенна» появилась на сахарной бумаге, а де Поттер – просто предпоследний издатель на свете. Я не посмел послать вам этот дрянной томик. Но раз M-me Дюверне его получила и счастлива теми строками посвящения, где стоит ваше имя, так я беру мужество в обе руки и попрошу один экземпляр у Буллэ.[784] Впрочем, этот том, – желтый, как чижик, снаружи, а внутри полубелый, как ячменный хлеб, – еще не поступил в продажу.

Напишите мне, что вы и трое ваших детей[785] здоровы»...

Жорж Санд в точности исполнила все указания своего старого ментора, и во всех отдельных изданиях «Мельника» Большой Луи, «слезающий с сеновала», является уже не в виде костлявого и неуклюжего парня, а в виде красивого, здоровенного деревенского богатыря. Лемор, преследуемый сумасшедшей Луизой, не проваливается в канаву, а лишь обрывает платье и царапает себе руки, продираясь сквозь кусты; «alochon» везде осталось на месте; наконец, когда Луи поет песенку – «приспособленные им на местный лад куплеты из старой комической оперы, которым Роза научила его в детстве:

Notre meunier, chargé d’argent,

Revenait au village,

Quand tout à coup v’là qu’il entend

Un grand bruit dans l’feuillage.

Notre meunier est homme de coeur,

On dit pourtant qu’il eut grand’peur...

Or, écoutez, mes chers amis,

Si vous voulez m’en croire,

N’allez pas, n’allez pas dans la Vallée Noire,

то автор немедленно прибавляет:

«Мне кажется, что в песне говорится: «dans la Forêt noire Noire», но Большой Луи, который так же смеялся над цензурой[786] в стихе, как над ворами и привидениями, забавно приладил слова к своему положению»...

Словом, автор «Мельника» исполнил все указания своего придирчивого и внимательного друга-критика, тогда как подобные же замечания его, относящиеся к «Жанне» (очень тонкие и важные, надо отдать им справедливость)[787] – оставлены были писательницей беж внимания, и все ошибки и промахи, по мнению Делатуша, сделанные автором «Жанны» при напечатании ее в «Конституционнеле», так и остались в последующих изданиях романа.

Но что же так напугало «автократа из Конституциоинеля» (как называл Верона Делатуш), что заставило его, «опасаясь страхов тех буржуев, представителем которых он являлся» (все по словам того же Делатуша), отказаться от «Мельника»?

Дело заключается в том, что роман этот, приведенный к своей схеме, действительно может показаться полным отрицанием собственности. «Вся беда от богатства», как бы говорит автор (от дурно понимаемого, дурно употребляемого и дурно обожаемого богатства – скажем мы). И вот как он иллюстрирует это положение;

В древнее время – во времена великой революции 1789, – богатство старого скряги-мужика Бриколена, ссужавшего деньгами своего барина, гр. де Бланшемона, и сохранявшего его «капитал» у себя во время отсутствия из деревни этого последнего, возбудило зависть и корыстолюбивую жадность окрестных мужиков. В один прекрасный день на его жилище напала шайка замаскированных разбойников, связала его, пытала огнем – и, так и не добившись ничего, – ушла, а старик от ужаса сошел с ума, впал в детство и жалко доживает век у сына своего, кулака новейшей формации, на старый