Но не в характере Рудольфа было уступать, как байроновскому Манфреду, который не мог понять, чего стоит освободиться от отчаяния.

«Жизнь будоражит мой ум, она будоражит кровь внутри», – сказал однажды Рудольф, признавая, до какой степени его «поражают и волнуют красивые вещи – а может быть, и уродливые вещи». И каким бы самообманом это ни казалось, он по-прежнему всерьез строил планы на будущее. Незадолго до Любиного отъезда он попросил ее подыскать дом на набережной Невы, который он мог бы купить; кроме того, он попросил ее помочь ему стать директором Малого театра, второго по величине оперного театра в Санкт-Петербурге. «Невозможно, – ответила она. – Директора назначает партком». Рудольф возразил, что, как и все на свете, это может быть вопросом организации. По какому-то необычайному совпадению на следующий день представилась такая возможность. Плавая по Средиземному морю, радикальный мэр Санкт-Петербур га Анатолий Собчак остановился неподалеку от Ли-Галли[207]. Общий знакомый, Владимир Ренне, предложил познакомить его с Рудольфом, и, как и предчувствовал Ренне, два этих харизматичных человека сразу же понравились друг другу. Услышав, как Рудольф говорит, что мечтает открыть собственную балетную труппу в России, Собчак предложил свою помощь. Он, конечно, не мог не видеть состояния звезды, однако Люба настаивает: мэр не шутил. Побуждаемая Рудольфом продолжить переговоры, она поговорила с мэром по телефону. «Собчак был очень добр. Он сказал мне, что не видит никаких проблем – Рудольф может воспользоваться сценой театра «Эрмитаж». Кроме того, он говорил о реставрации старого театра на Крестовском острове».

Однако вскоре после этого состояние Рудольфа неожиданно ухудшилось. Когда позвонила Глория Вентури, которая собиралась приехать к нему, она услышала, как вдруг изменился его голос после того, как она сказала, что приедет лишь через несколько дней. «Нет. Пожалуйста, приезжай завтра», – сказал он. «Тогда я поняла, что все очень серьезно. «Глорински», как он ее называл из-за того, что ее бабушка была русской, была еще одной обожательницей Рудольфа, готовой ездить за ним по всему земному шару. «Но не как бедная Дус. Если он просил меня куда-нибудь приехать, а я была занята, я могла отказать». Крайне богатая, обладавшая широкими связями в своем праве, она считает: Рудольфу нравилось, что ее не привлекала его слава. «Мне не нужны были ни его деньги, ни его знаменитые друзья. Он интересовал меня как человек, и с ним я могла быть вполне естественной». Но, зная, как она всегда хотела распространить на него свои привилегии – предлагала прислать за ним машину или устроить званый ужин, – Рудольф рассчитывал, что Глория «все сделает». Приехав на остров, она увидела, что он находится на попечении Марики Безобразовой и балетного критика Виттории Оттоленги – обе делали все, что могли.

«Это была катастрофа. Он умирал, а эти люди не знали, что делать. На обед Виттория сварила суп, но Рудольф вдруг встал и вернулся к себе в комнату. Они сказали: «Иди за ним. Спроси, не хочет ли он чего-нибудь». Я постучала и вошла. «Рудольф, прошу тебя, съешь что-нибудь. Или хочешь отдохнуть?» – «Ты знаешь так же хорошо, как и я… скоро меня ждет очень долгий отдых». Я заплакала. «Но это правда», – продолжал он. Недобрым голосом – он злился».

Глория вышла и тут же позвонила в Сорренто, откуда вызвала вертолет, на котором Рудольфа должны были на следующее утро отвезти в Париж. В своей книге о Нурееве Валерия Криппа рассказывает, как танцовщик перед отъездом целовал камни ЛиГалли, «понимая, что уже не вернется». Но Рудольф еще не собирался навсегда прощаться с островом. В письме от 14 сентября, через две недели, Люба рассказывает, что нашла людей, с чьей помощью он может купить русский военный вертолет. Кроме того, она пишет, что нашла человека, который хочет стать его телохранителем (итальянский бывший полицейский, которого Рудольф нанял за 600 долларов в месяц, требовал прибавки в 400 долларов. Очевидно, расценки на российском рынке труда были намного ниже).

Тем не менее время играло главную роль, а Рудольфу очень хотелось закончить «Баядерку». До премьеры 8 октября оставалось меньше шести недель; он собирался и дирижировать на спектакле. Шарль Жюд находился с семьей на юге Франции, когда Рудольф позвонил ему и спросил, почему он не вернулся в Париж. «Потому что репетиции начнутся не раньше одиннадцатого», – ответил Чарльз. Вернувшись в начале сентября, Чарльз сразу же поехал на набережную Вольтера, где с удивлением увидел большого черного пса. «Что это?» – «Он мой, – сказал Рудольф. – Тебя не было. Поэтому я купил собаку». Выбрав молодого ротвейлера в собачьем приюте возле Шатле, Рудольф решил назвать его Солором в честь героя «Баядерки», но, когда оказалось, что вначале неверно определили пол, пришлось переименовать собаку в Соларию. «Мужское стало женским – не важно». Рудольф хотел, чтобы собака постоянно была с ним, но собака, с которой, очевидно, раньше плохо обращались, пряталась от страха, когда ее звали, скользя по натертому паркету. Кроме того, она не проходила курса послушания вне дома, и Мод, которая в то время жила у Рудольфа, вспоминает, как «шлепала по лужам». Теперь в царской роскоши апартаментов на набережной Вольтера ощущался налет запустения; в канделябрах стояли догоревшие огарки свечей, в вазах – увядшие цветы, а столы в неоклассическом стиле были заставлены немытыми бокалами и посудой. Марика, которая проводила время в разъездах между Парижем и Монте-Карло, делала все, что могла, но испытала огромное облегчение, когда Марио Буа предложил услуги своей горничной. «Я могу готовить еду, но не могу мыть полы».

Гилен Тесмар вспоминает, как, приехав как-то вечером, чтобы чем-нибудь помочь, увидела красивый закат над Сеной, который был едва виден из-за грязных стекол. «Я спросила Рудольфа, почему он не пригласит мойщика окон, и он ответил: «Я не собираюсь за такое платить – кому нужно мыть окна перед смертью». Помимо того, Париж, город, который его отверг, больше не хранил в себе никакой романтики.

Нинель Кургапкина на время репетиций поселилась на набережной Вольтера и видела, каких усилий стоит Рудольфу каждое утро вставать с постели. «Иногда это занимает больше часа, а потом он весь в поту». Зная, что значит для него «Баядерка», танцоры, даже те, кто раньше был настроен против него, работали без устали, словно искупая все прошлые конфликты. Но Рудольф ничего не забыл. Когда Нинель выразила удивление, узнав, что он не назначил Никией Элизабет Платель, он сказал: «Она этого не заслуживает. Она подписывала письмо». Платель, которая танцевала мстительную Гамзатти рядом с Никией в исполнении Изабель Герен, признается, что вначале испытывала унижение, хотя и считает, что это придавало дополнительную глубину ее исполнению. «Я сильно злилась на него; возможно, на этом строилась моя интерпретация». И она тоже ощутила полную перемену в отношении труппы к Рудольфу. «Ко времени «Баядерки» мы все были на его стороне. Без разделявшего нас Кеннета». Но именно в те три недели состояние Рудольфа начало ухудшаться с ужасающей скоростью.