Все, что я и мои друзья видели в студии Глазунова, говорит о нем как о художнике-реалисте, который прочно связан с русским национальным искусством и его традициями, которому органически чужд и противен абстракционизм.

Между тем, – недоумевает автор статьи, – Глазунов до сих пор не принят в члены Союза художников, у него нет ни выставок, ни своей творческой мастерской.

под флагом разоблачения культа личности и его вредных последствий в иносказательной форме, а иногда и с антисоветских позиций критикуется советский общественный и государственный строй.

писатель Бондарев в повести «Тишина» (журнал «Новый мир», №№ 3, 4, 5, 1962 год) с ненавистью описывает образы чекистов, представляет их читателю тупыми, грязными и невежественными, произвольно распоряжающимися судьбами людей. Писатель Бакланов в повести «Мертвые сраму не имут» (Советский писатель, 1962) создает образ чекиста как дилетанта и самонадеянного, глупого человека (цит. по: В. Огрызко. Советский литературный генералитет. С. 313).

Приходил швед . Поразил меня неугасающим интересом к поэме и тем, что он нашел там Пик Даму. Прощаясь, сказал: «Вам скажет сын Пановой…» Через два дня у Гитовичей появился сын Пановой (28 лет. Бор Бор – китаист. Я пришла туда ужинать Выпили за меня, и гость сказал: «Эрик Местертон просил вам передать, что вы выставлены в этом году на Нобелевскую премию» (цит. по: В. Черных. С. 582).

Ваш роман опубликован быть не может. Вы пишете, что книга ваша написана искренно. Но искренность – не единственное условие для создания современного художественного произведения.

Ваш роман – книга политическая. Вы не правы, когда пишете, что роман ваш – произведение только художественное. Ваш роман враждебен советскому народу, его публикация принесет вред не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся и в капиталистических странах, всем, кто борется за мир.

Я не читал вашей книги, но я внимательно прочел многочисленные рецензии, отзывы, в которых немало цитат из вашего романа. Вот видите, сколько выписок я сделал из этих рецензий и цитат.

Нет, она не уничтожена. Пусть лежит. Судьбу ее мы не изменим.

Не следует преуменьшать и недооценивать тот вред, который принесла бы ее публикация.

Зачем же нам к атомным бомбам, которые готовят против нас наши враги, добавлять и вашу книгу? Ее публикация поможет нашим врагам.

Для всех, читавших вашу книгу, для всех, знакомых с отзывами о ней, совершенно бесспорно, что вред от книги «Жизнь и судьба» был бы несравнимо опасней, чем вред от книги «Доктор Живаго»

Я высоко ценю «Кольчугина», «Народ бессмертен», «За правое дело», других ваших книг я не читал.

Я призываю вас вернуться на те позиции, на которых вы стояли, когда писали эти книги.

Если вы теперь не отреклись от прежде написанных вами книг, то, может быть, следует их переиздать, – например, «За правое дело»

Желаю вам всего хорошего (цит. по: Ю. Бит-Юнан, Д. Фельдман. Василий Гроссман: Литературная биография. С. 127–128).

в ходе разговора Твардовский неосторожно упомянул о красном карандаше, который в последнюю минуту может то либо другое вычеркнуть из повести. Солженицын встревожился и попросил объяснить, что это значит. Может ли редакция или цензура убрать что-то, не показав ему текста? «Мне цельность этой вещи дороже ее напечатания», – сказал он (В. Лакшин. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 67).