Читывал на сборищах зловещие стихи Иосиф Бродский, «непризнанный гений», здоровый парень, сознательно обрекший себя на тунеядство.

Процедура величественная, – записал Чуковский в дневник. – Дело произошло в Taylor Institution, так как то здание, где обычно происходят такие дела, теперь ремонтируется. На меня надели великолепную мантию, по обеим моим сторонам встали bedels (наши педели?) с жезлами, в мантиях, ввели меня в зал, наполненный публикой, – а передо мною на возвышении, к которому вели четыре ступеньки, сидел с каменным, но очень симпатичным лицом Vice Chancellor of Oxford University проф. А. Л. П. Норрингтон. Профессор Ворчестера A. N. Bryan (Brown) прочитал латинскую похвалу, где упомянул „Crocodilius’a“, после чего я поднялся на 4 ступеньки и пожал Vice Chancellor’y руку.

Vice Chancellor посадил меня рядом с собою, после чего я пошел читать лекцию о Некрасове. Читал я легко, непринужденно, почти без подготовки – и к своему удивлению имел громадный успех. Перед этим проф. Obolensky огласил мою краткую биографию. Я читал по-английски отрывки из Swinburn’a и прославил нашу советскую науку, наше литературоведение, назвав имена акад. Алексеева, Макашина, Машинского, Скафтымова, Вл. Орлова, Оксмана, Зильберштейна и многих других русских исследователей литературы (К. Чуковский. Т. 13. С. 330).

Мое сердце, – вспоминает Вишневская, – разрывалось от стыда за наше великодержавное хамство. Я не могла понять, как же может советское государство отказываться от чести, что великий английский композитор, вдохновленный пением русской певицы, написал для нее партию в своем гениальном сочинении… Ведь это честь не только мне, но и моему народу. Это уже история мировой культуры (Г. Вишневская. С. 321).

располагает данными о том, что в связи с приглашением на беседу в ЦК КПСС Гроссман И. С. встретился со своим близким знакомым Липкиным С. И., с которым советовался, о чем с ним будут говорить, и консультировался, как держать себя на предстоящей беседе в ЦК КПСС (цит. по: Ю. Бит-Юнан, Д. Фельдман. Василий Гроссман: Литературная биография. С. 122).

К весне 1962 года моя касса растаяла и оказалась я почти на мели. Документы о пенсии пролежали два года в высшей инстанции, и дело не сдвинулось с мертвой точки. Положение было серьезное. Мне посоветовали написать Твардовскому. Одновременно деятели культуры – Чуковский, Эренбург, Иванов, Шостакович и некоторые другие обратились с письмом к Хрущеву, прося оказать помощь вдове Пастернака. На этот раз это помогло. По указанию сверху Союз писателей выдал мне временную ссуду в размере трех тысяч рублей новыми деньгами, а Большая серия «Библиотеки поэта» приняла к изданию в 1963 году расширенный однотомник Бориных стихов. Кроме того, Гослитиздат должен издать том старой прозы и статей, а «Искусство» намеревается переиздать некоторые переводы из Шекспира523 (Б. Пастернак. Второе рождение. С. 470).

Ее продолжением, – вспоминает режиссер, – стал поэтический диспут, возникший в фойе театра, у бюста Маяковского. А около полуночи все решили идти к памятнику поэта на площадь его имени. Большая толпа – и исполнители, и молодые поэты, и зрители – с цветами отправились в центр Москвы к Маяковскому. Там до утра читали стихи, пели песни. Удивительная то была ночь – на всю жизнь одна! (И. Шароев).

Мы горячо вдохновлены идеей создания Детского музыкального театра и филармонии школьника при ней. Музыка – могучий помощник партии в деле коммунистического воспитания.

Мы горячо просим Вас, Никита Сергеевич, поддержать это дело, которое вполне можно начать и со скромными затратами в небольшом помещении (цит. по: А. Богданова. С. 182).

Дементьев испугался чего-то и послал рукопись Твардовскому в Барвиху. Твардовский тоже испугался, звонил мне оттуда, завтра мы увидимся. Они испугались конца, где старичок, казавшийся просто темным и глупым, оказывается темным и подлым. «Жестоко, слишком жестоко», – твердил горестно Дементьев. Конечно, разрушена деревенская идиллия, столь милая его сердцу (и сердцу Ал-ра Триф.); не все, что старое, хорошее; не всякая старина – благо. Напротив, старое часто отвратительно. Умиление Ивана стариком, его приверженностью старине сродни умилению наших квасных патриотов; его разочарование больно задевает их. Выходит, я написал не такой уж простой рассказ, как мне это казалось. А может, он и прост, да редактора запутаны и запуганы (Э. Казакевич. Слушая время. С. 476).