— Тянешь силу с Пути Худа?

— Немного…

А этот парень не так прост, как я думал.

— Забудь о Худе. Он может кружить неподалеку, но не сделает и шагу до события, да и неразборчивый он мерзавец. Для этой своей фигурки попробуй Покровителя убийц.

Флакон вздрогнул.

— Узел? Это слишком, ну, рискованно…

— Что это значит? — не выдержала Улыбка. — Ты сказал, что знаешь Меанас. Теперь выясняется, что знаешь Худа. И ведовство. Я начинаю подозревать, что ты выдумываешь на ходу.

Волшебник насупился.

— Ладно. Прекрати болтать. Мне нужно сосредоточиться.

Взвод снова расселся по местам. Смычок сосредоточил взгляд на разбросанных в песке перед Флаконом ветках и палках. Чуть погодя чародей медленно опустил куколку в середину, вдавив её ноги в песок так, что она смогла стоять самостоятельно, затем медленно убрал руку.

Узор из палочек с одной стороны выстроился в ряд. Они трепетали, как тростник на ветру, и Смычок решил, что это Стена Вихря.

Флакон бормотал себе под нос; настойчивость в его голосе сменилась разочарованием. Секунду спустя он выдохнул и сел на место, моргая глазами.

— Всё без толку…

Палочки прекратили движение.

— Можно трогать? — спросил Смычок.

— Да, сержант.

Смычок потянулся и поднял куклу. Затем он усадил её… по другую сторону Стены Вихря.

— Попробуй теперь.

Флакон уставился на него, затем подвинулся вперёд и снова закрыл глаза.

Стена Вихря опять зашевелилась. Затем часть палочек из ряда отвалилась.

В кругу ахнули, но Флакон только ещё больше нахмурился.

— Не шевелится. Кукла. Я чувствую Узел… близко, очень близко. Чувствую силу, которая вливается в куклу — или, наоборот, из неё, но она не движется…

— Ты прав, — сказал Смычок. По его лицу медленно растекалась улыбка. — Он не движется. А вот его тень…

Спрут заворчал.

— Королева меня прибери, он прав. До чего всё это странно… хватит с меня. — Он резко поднялся. Было видно, что Спрут взволнован и потрясён. — Колдовство — это страшно. Я пошёл спать.

Ворожба неожиданно оборвалась. Флакон открыл глаза и оглядел остальных. Лицо его блестело от пота:

— Почему он не движется? Почему только его тень?

Смычок встал.

— Потому что он ещё не готов, парень.

Улыбка взглянула на сержанта.

— Но кто он? Сам Узел?

— Нет, — ответил Флакон, — нет, я в этом уверен.

Смычок молча вышел из круга. Нет, не Узел. Кто-то получше, как для меня. Как для всякого малазанца, если уж на то пошло. Он здесь. И он по ту сторону Стены Вихря. И я точно знаю, на кого он точит свои ножи.

Лишь бы только прекратилось это проклятое пение…

Он будто держал осаду во мраке. Со всех сторон на него обрушивались голоса, норовя проломить стенки черепа. Мало того, что смерть солдат была на его совести; теперь они навеки были с ним. Их души кричали на него, тянули через врата Худа призрачные руки, вонзали пальцы в мозг.

Гэмет хотел умереть. Он был не просто бесполезен. Он был обузой, частью воинства неумелых командиров, оставляющих за собой реки крови, строчкой в заплёванной унизительной истории, питавшей худшие страхи простых солдат.

Это сводило его с ума. Теперь он это понял. Голоса, парализующая неуверенность, постоянный озноб под палящим солнцем и вблизи теплого очага. И слабость, пронизывающая руки и ноги, разжижающая кровь так сильно, будто его сердце прокачивало по жилам грязную жижу. Я сломался. Я подвёл Тавор в первом же испытании мужества.

Кенеб справится. Кенеб будет хорошим Кулаком легиона. Он не слишком стар, у него есть семья — есть за кого бороться, к кому вернуться, о ком волноваться. Это важные вещи. Умение надавить, жажда крови. Ничего из этого не было в жизни Гэмета.

Я никогда не был ей нужен, верно? Семья развалилась, и я ничего не мог с этим поделать. Я был всего лишь кастеляном, расфуфыренным стражником благородного дома. Выполнял приказы. И даже когда моё слово могло изменить судьбу Фелисин, я лишь отдал честь и сказал: «Да, госпожа».

Но он всегда знал, что слаб духом. Не было недостатка в возможностях проявить свои изъяны и пороки. Всегда хватало оказий, даже в тех случаях, когда он считал их демонстрацией верности и примерно выполнял приказы, какими бы ужасными ни были их последствия.

— Громко.

Новый голос. Моргая, он оглянулся, затем опустил глаза и увидел Свища, приёмного сына Кенеба. Его глаза сверкали в свете звёзд. Загорелую кожу полуобнажённого мальчишки покрывала грязь, волосы сбились в колтуны.

— Громко.

— Да, они громкие.

Ребёнок одичал. Было уже поздно, может, даже дело шло к рассвету. Что случилось? Почему он здесь, за границами лагеря? Нарывается на смерть от руки пустынного налётчика?

— Не они. Она.

Гэмет зыркнул на мальчика:

— О чём ты? Что громко?

Я слышу лишь голоса, но тебе их не слышно. Конечно, не слышно…

— Песчаная буря. Рычит. Очень… очень… очень-очень-очень ГРОМКО!

Буря? Гэмет стряхнул песок с век и осмотрелся по сторонам, обнаружив себя меньше чем в пятидесяти шагах от Стены Вихря. Звук песчинок, кружившихся между скал на земле, свист устремлявшихся к небу в безумных кульбитах потоков, стук камешков повсюду, свист ветра в изгибах известняка — это был звук… голосов. Кричащих от ярости голосов.

— Я не безумец.

— Я тоже. Я счастлив. У отца новое яркое кольцо. На руке. Всё резное. Он должен больше приказов давать, а он меньше. Но я всё равно счастлив. Такое блестящее. Любишь блестяшки? Я очень, хотя от них глазам больно. Может, потому что глазам больно. Как думаешь?

— Я стараюсь особо не думать, парень.

— Мне кажется, ты слишком много думаешь.

— Да неужели?

— Папа согласен. Ты думаешь о том, о чём нет смысла размышлять. Уже безразлично. Но я знаю, отчего так.

— Правда?

Мальчик закивал.

— Из-за того же, почему я люблю блестяшки. Отец тебя ищет. Пойду скажу, что нашёл тебя.

Свищ потрусил прочь и быстро растворился во тьме.

Гэмет обернулся и уставился на Стену Вихря. Её мощь потрясала. Летящий песок въедался в глаза, перебивал дыхание. Она была голодна, всегда была голодна, но сейчас появилось что-то новое, изменившее её пронзительный голос. Что это? Настойчивость, оттенок чего-то… чего-то…