Максим заметался по квартире, испытывая нарастающую тревогу, впадая в истерику, охваченный паническим страхом. Он не находил покоя среди знакомых стен, однако не мог даже помыслить о том, чтобы покинуть убежище. Кроме того, нехорошо получится, если Ирина вдруг очнется, а его не окажется рядом. Он и так чувствовал себя виноватым перед ней. Но на самом деле он, похоже, боялся себя — потерянного и растерянного, лишившегося успокоительных иллюзий. Скорее от невыносимости дальнейшего ожидания, чем в кратковременном приступе решимости, он наконец бросился в свою игровую комнату, рухнул в кресло и, несмотря на пугающее свечение консоли, ушел в «ReLife».

Фаза 2/9

Ирина выбралась из липкой тьмы на такой же липкий свет. В сотый, наверное, раз спросила себя, зачем она вообще это делает. Только для того, чтобы поддерживать физиологические функции организма. Даже звучит отвратительно, а выглядит и того хуже. Организм начал заметно сдавать: морщины, поредевшие волосы, плохие зубы, бледная, будто рыбий живот, кожа… и на ощупь примерно такая же. Влажная и скользкая. Пот? А с чего бы ей потеть? Кондиционер поддерживал постоянную комфортную температуру; она не занималась любовью и не пугалась до смерти. Значит, что-то не так внутри этого мешка с костями и кишками. Если бы можно было обойтись вообще без него… Проходя мимо зеркала, висевшего в коридоре, она бросила взгляд на свое отражение. Морщина на левой щеке до странности напоминала шрам от давнего пореза. Она присмотрелась. Повернула голову. Возможно, дело в освещении, но с правой стороны природа ее пощадила. Пока. Она приблизила лицо к зеркалу. Слева — резкая прямая линия от виска до скулы. Все-таки морщина. Просто более глубокая, чем другие. А ведь ей нет еще и тридцати. Да, она мало двигается (если не считать массажа, обеспечиваемого специальными функциями кресла), мало ест и почти не бывает вне квартиры. Но зачем? Когда-то она попутешествовала в свое удовольствие, перепробовала многое, в том числе сомнительные прелести творческих профессий, родила ребенка и спустя два года отдала его в организацию «Анонимное наследие», готовившую переселенцев на Марс, еще пару лет угробила на монастырь, вернулась в цивилизацию и в конце концов решила отказаться от занятости и остаться на гарантированном содержании государства. Она свободна от чего бы то ни было, пуста внутри, выскоблена дочиста — ни смысла, ни веры, ни надежды, ни любви, — а пустота требует хотя бы периодического заполнения. И для этого не нужно усилий. Пустота засасывает сама по себе. Пустота внутри, но и снаружи — пустота. Никто не убедит ее в обратном. Она давно ощущала себя бесконечно тонкой мембраной, которая колеблется в зависимости от глубины вакуума по обе стороны себя — внутренней и внешней.

Она направлялась в кухню, чтобы перехватить чего-нибудь по-быстрому, но решила заглянуть к Максиму. В призрачном свете консоли тот выглядел не лучше нее, и отчего-то это слегка успокаивало, хотя глупо, конечно. Они не соперники в постепенном скольжении к смерти. И ни в коем случае не партнеры. Почему они живут вместе? Она не помнила и не понимала. Когда-то, кажется, у них было что-то общее, они вместе ездили куда-то, прыгали с парашютом, занимались дайвингом. Или это уже воспоминания, принадлежащие «ReLife»? Какая, собственно, разница…

Она ела — питалась — возобновляя химию и электричество в дряблой плоти. Жалкая зависимость, которая к тому же обрекает на гибель. Чтобы не выть непрерывно от ужаса, нужны иллюзии. Иллюзии заставляют жить дальше. Замкнутый круг. Причем — и в этом она усматривала поистине безвыходную западню — иллюзорность распространялась и на любую другую жизнь, которую она могла купить. Сколько ни плати, тебе никогда не вылезти из долговой ямы, в которую попадаешь при рождении. Или при загрузке.

Но есть и кое-что хорошее — хотя как посмотреть. У каждого — своя виртуальная реальность, у каждого — личный бог (или личный дьявол, в зависимости от склонности клиента к надежде или отчаянию). Каждый — невинное дитя прежней и высшей эпохи в иерархии многослойной игры. Ирина жила за Счастливчика, но это неизбежно означало, что кто-то живет за нее, пусть она и не осознавала этого. Не обязательно осознавать, с некоторых пор ей вполне хватало подозрения.

Плохая новость в том, что при таком раскладе не было и не могло быть ни абсолютного верха, ни абсолютного низа. Не было неба, куда можно вернуться или хотя бы стремиться в ослеплении веры; был лишь небоскреб из бесчисленных этажей. Ты живешь за кого-то, кто-то живет за тебя, пока ты ему интересен, — и это твой единственный шанс на спасение, да и то временное, ибо когда-нибудь надоест кто угодно и что угодно. Это взаимодействие пронизывает пену виртуальных вселенных, которую взбивает своими лапками воображение, перебирая неисчерпаемый набор вероятностей. И существование твоей «души» целиком зависит от того, кто живет за тебя, — всякий раз, когда этот кто-то выбирает сохранение, становится на паузу или закрывает аккаунт.

Фаза 2/10

«…Говорите, нельзя войти в ту же реку дважды? А вот хрен вам — можно. Сколько раз я уже входил? Десять? Двадцать? И я был тот же, и река та же, и даже тех же мертвецов течением проносило мимо. Потом, конечно, многое менялось — не я менял, не будем впадать в самообольщение, — но всегда оставалась возможность вернуться и прокрутить кино с начала. Вот как сейчас. Но где же, мать вашу, кино?»

Минуту назад Тузик снялся с паузы, но ничего не происходило. То есть — вообще ничего. Только непроглядная мгла застилала все вокруг. А сам он висел в невесомости. Эдакое библейское «до». Если он свалился в депривационную яму (что вряд ли), то падать можно долго — теоретически вечно по личному времени. Пока тельце не откажет, само собой. Карлик напрягся и стал вспоминать последнюю точку сохранения — в мельчайших деталях. И себя в этой точке — так, будто от него зависело само ее существование, будто из него исходили все силовые линии того рассыпавшегося мирка.

Кое-что прорезалось сквозь мглу, точнее, соткалось из мглы, которая оказалась чем-то вроде строительного материала. Для начала — свет. Уже неплохо. Свет сочился отовсюду, но скудно и нехотя, словно карликовы глаза не были для него достаточно хороши. Однако Тузик старался.

И постепенно забрезжило то, что с натяжкой можно было назвать рассветом. Затем появилось ощущение тяжести, прохлады, опасности и собственного ничтожества. Знакомые, почти родные вибрации.