Говорят, такому любовному безумию подвержены животные в пору свадеб, я же теперь наблюдаю детей Адама в подобном помешательстве — это куда любопытней! Интересно, что потом напишут ученые умы об этом периоде в истории Франции? Вряд ли кто-нибудь из них догадается назвать его эпохой Авдотьи Троеполовой.

Мне же, да простит меня Бог, приятно осознавать себя виновницей сердечных трагедий сразу стольких мужчин, теперь уж, можно сказать, личностью исторической. По крайней мере, мысль сия остужает ожог моей души.

20 марта 1809 г. от Р. Х. Paris.

Март на дворе. Начинается чудесная пора весеннего пробуждения мира, в воздухе витают волнующие запахи молодой клейкой листвы, теплые дуновения зефира подобны ласковому дыханию. Иные в это время года предаются романтическим фантазиям и обольщаются великими надеждами, для меня же, как ни печально сие, настала нора прерывать роман со сценой, и так затянувшийся до неприличия. Он длится чуть не сорок лет, подчас принося горе и мне самой, и окружающим. Я более не желаю продолжать зловещую цепь бессмысленных смертей. Жажда мести, объяснявшая мое поведение в последние месяцы, утолена столь же внезапно, сколь горько.

Намедни мне приснилось, будто известный всему Парижу Марио Д., отпрыск знатного рода, снискавший особое расположение Императора, преследует меня в колоннаде Лувра, охваченный страстным порывом. Желая подразнить баловня судьбы, до тех пор не знавшего промедления в исполнении своих прихотей, я ускользаю от него, то жестами увлекая за собой, то скрываясь из виду в дворцовых переходах, так что преследователю остается только прислушиваться к стуку каблучков и шелесту шелковых юбок. В конце какой-то анфилады я вижу распахнутое окно, с восхитительной легкостью вспорхнув на карниз, открываю объятья юному безумцу, упоенно повторяющему мое имя, и вот, слившись в сладчайшем поцелуе, мы летим в мир высшего блаженства.

Мне было известно, что я поразила сердце фаворита самого Наполеона, к тому же сны мои весьма печально отражаются в жизни, посему, пробудившись и наскоро позавтракав, я поспешила к Лувру. Нет, это не было проявлением сострадания, стремлением предотвратить трагедию. На самом деле меня давно уже разбирало любопытство: смогу ли я хоть раз в жизни воспрепятствовать пагубному действию таинственной силы, проводником коей обычно являюсь? Теперь мне представился случай испытать себя. Подъезжая ко дворцу, я увидела скопище зевак, рассматривавших что-то лежащее на булыжной мостовой. Выскочив из кабриолета, бросилась в центр толпы и увидела нечто жуткое: передо мной, раскинув руки, лежал Марио, совсем еще мальчик; в его широко раскрытых глазах застыло выражение восхищения, на устах — удивленная улыбка, роскошные кудри разметались в стороны. Только лужа крови, вытекшей из размозженного затылка, убеждала в том, что юноша мертв.

В первое мгновение я в ужасе отшатнулась от мертвеца, ибо вообразила, что он сейчас заключит меня в свои холодные объятия и увлечет в мир иной. Несколько успокоившись, я прислушалась к разговору прохожих и поняла, что среди них есть очевидцы случившегося. Пожилой мастеровой охотно рассказал мне, что этот молодой господин показался в одном из окон верхнего этажа дворца; будучи чем-то взволнован, он простер руки к небесам и, повторяя непонятное слово «Авдотья», сорвался вниз.

— В таком возрасте люди кончают с собой только из-за несчастной любви. Вот увидите, когда выяснится причина сего ужасного случая, окажется, что я был прав. Недаром ведь в Писании сказано: «Крепка как смерть любовь!» — назидательно заключил старик.

Я же никогда не была столь потрясена гибелью поклонника из-за моего равнодушия к его страсти: разве этот юноша, еще не познавший женщины, не успевший разбить ничье сердце, был виновен в крушении моих любовных иллюзий? Мне впервые пришлось увидеть воочию кровавые плоды своей демонической игры.

Так Господь дал своей грешной рабе последнюю возможность опомниться и навсегда бросить ремесло, ставшее в моем лице смертоносным. С ужасом взирая на мертвого Марио, я поняла, что должна оставить свободным путь к славе, проложенный исключительным талантом и безумным обаянием… в море крови и слез, путь, вымощенный золотом и усеянный трупами.

Если бы кто-нибудь мог заглянуть ко мне в душу, он нашел бы ее в полном смятении: я сама не заметила, как перестала отличать добро от зла, высокое от низкого, значительное от ничтожного. Весна природы обернулась для меня глубокой осенью жизни: ее пожелтелые пальцы скорбно перебирают прожитые годы, я чувствую их ледяное касание.

Прошлой ночью дан обет уйти со сцены. Я решилась на сей шаг, зная, что тем самым обрекаю себя медленному угасанию. Такова воля Творца! Ночные часы я провела коленопреклоненной перед древним образом Владимирской Божией Матери. Сия фамильная святыня — благословение покойных родителей, и я всегда беру ее в дальние вояжи, но впервые за долгие годы я молилась так истово. Чудесные покаянные молитвы, многие из которых, казалось, давно уже забылись, сами собой срывались с уст моих. Я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, кладущей земные поклоны перед киотом у матушки в спальне, и горячие очистительные слезы потекли по моим щекам. Я каялась во всех своих тяжких согрешениях, мысленно просила прощения у того мудрого батюшки, который много лет назад наставлял меня на путь истинный и чьего совета я не послушалась в своей гордыне; усердно молила Пречистую прийти мне в помощь на одоление искусительных напастей. Чем больше я молилась в эту ночь, чем смиреннее исповедовала веру во Всеблагого, тем легче и спокойнее становилось у меня на душе. Я чувствовала себя избавившейся от суетного груза, тяготевшего над моим существом. К утру, совсем без сил, я легла на постель и в тонком сне увидела незнакомую женщину в скудном облачении, если не сказать в лохмотьях, державшую в руках приснопамятный щит, к помощи коего я уже Бог знает сколько времени не прибегала, оставшийся на петербургской квартире. Возможно, сие не что иное, как повеление свыше скорее возвращаться в Россию, где произойдут какие-то важные события. Что ж, мои выступления на парижских подмостках вот-вот закончатся, и тогда мне один путь — домой, в милое Отечество, прочь из этой сумасшедшей, растленной страны!

30 апреля 1809 г. от Р. Х. Москва.

Наконец-то я снова в России и вся европейская суета, а равно и страсти прежней жизни — позади. Я ведь более не лицедейка, а посему следует привыкать к новому, размеренному существованию, вдали от шумных светских гостиных, наедине с книгами да пасьянсами. Все реже смотрю в зеркало — кому из женщин приятно следить собственное увядание, а его приметы в моем облике все заметней. Но вот что забавно: вокруг будто их не замечают, посему никто в обществе не может понять моего «внезапного» ухода со сцены. Пусть попробуют догадаться!

Я решила осесть в Москве и совсем оставить столицу, ведь в близости к Императорским театрам более не нуждаюсь, жить в атмосфере новостей из мира Мельпомены мне наскучило, а старых поклонников, коих в Петербурге больше, чем всех жителей мужеска пола в каком-нибудь губернском городе, и вовсе нет охоты видеть. В тихом месте Первопрестольной, возле заставы, я купила себе домик, где сейчас обитаю в почти пустых комнатах. Домик небольшой, но выстроен на модный греческий манер, с колоннами. Днями поспеют вещи из Петербурга, и тогда в моем новом пристанище будет совсем уютно. Дай мне, Господи, укрыться здесь от мирских бурь! В окно залы я теперь вижу монастырь и старое кладбище при нем, утопающее в зелени. Сей элегический пейзаж мне весьма приятен: он напоминает о бренности земного существования и о том, что всего спокойнее жить ближе к Богу и к сельской природе. Одного желала бы для полного успокоения: пусть мир забудет о моих прежних грехах и не тревожит мой покой напоминаниями окаянной способности Авдотьи Троеполовой смущать сердца и коверкать судьбы человеческие.