— Боюсь, что в Париже ваши поклонники ожидают не меньшей остроты впечатлений. Ничего не поделаешь — таков наш национальный темперамент! — заметила мнимая хозяйка дома, обмахиваясь веером. — Откройте все же: что сулит ваш приезд французским мужчинам?

— Для моего антрепренера — прибыль в предприятии, а для поклонников, — я сделала многозначительную паузу и закончила, иронически улыбаясь: — то, к чему они стремятся.

Мне нравилось отвечать на эти провокационные вопросы, заинтриговывая тех, кто откровенно подслушивал наш разговор. А он постепенно приобретал характер беседы двух давних приятельниц, встретившихся после долгой разлуки. Мы сплетничали об альковных тайнах высшего света, делились дамскими секретами, спорили о новейших веяниях моды. Эта премилая болтовня сопровождала прогулку по дворцу, и моя собеседница с изощренным женским тщеславием открывала мне свои излюбленные уголки. «Заливайся, пташка! — думала я. — Посмотрим, что ты запоешь, когда явится мой маркиз!» Я уже вообразила себе эту мизансцену и пыталась предугадать реплики действующих лиц, но голос спутницы в один миг вернул меня из мира актерской фантазии к безжалостной прозе жизни:

— А вот мой супруг, маркиз Б. Он сейчас служит в дипломатической миссии в Северо-Американских Штатах, оттого и не участвует в нашем сегодняшнем празднике.

При этих словах моему взору открылось такое, что я едва не лишилась чувств. На стене библиотеки, среди роскошных шкафов с бесконечными рядами золоченых сафьяновых корешков, зияло распахнутое окно в тайну, о существовании коей я прежде не могла и помыслить. Передо мной красовалось живописное полотно, изображавшее идиллический эпизод из жизни супругов Б.! Нужно отдать должное художнику: маркиз на портрете во всех своих внешних чертах имел поразительное сходство с оригиналом, бесподобно было передано его внутреннее обаяние, сводящее меня с ума, а образ его спутницы казался отражением в зеркале стоявшей рядом со мной женщины. Только на картине она была запечатлена полулежащей в креслах, в то время как любящий супруг, опустившийся на одно колено, протягивал ей пенящийся бокал и алую розу. Сей душещипательный момент был настолько узнаваем, что я с отвращением отвернулась от холста, впервые в жизни почувствовав себя совершенно беспомощным существом. Маркиза же, как я теперь разумею, и не подозревавшая, в сколь жалком положении я оказалась, увлеченно рассказывала историю, связанную с происхождением проклятой картины:

— Андре — первый и единственный мужчина, покоривший мое сердце. Мы встретились пятнадцать лет назад на приеме в доме моих родителей. Я тогда была юна, доверчива, пребывала в мире мечты и идеальных представлений и не воспринимала жизнь так иронично, как ныне. Благосклонности молодой девушки, доселе не ведавшей искушений, несложно добиться, обладая даже малой долей обаяния и решимости, маркиз же настолько поразил мое воображение, что я просто забыла о существовании остального мира. Восхитительное чувство первой любви не покидало меня ни на одну минуту, и каждое прожитое мгновение было наполнено мыслями о том, к кому я стремилась всем существом. Однажды вечером он привез меня сюда, и в этом кабинете произошло то, что после увековечил художник. Маркиз предложил мне выпить с ним необычный напиток, коего я прежде не знала. Испив до дна из его бокала, я приняла в дар пурпурную розу, о шипы которой больно укололась. Когда же маркиз собрался пригубить из моего бокала, он неожиданно выскользнул из рук его и разбился. Б. тут же собрал осколки и поклялся никогда с ними не расставаться. И действительно, вот уж много лет он всюду возит их с собой, они дороги ему, ибо напоминают о первых днях нашей любви. Увы, по долгу службы супругу приходится часто покидать меня, но разлука не остужает нашего страстного влечения друг к другу. Напротив, проведенные врозь дни полны раздумий и воспоминаний о том чудесном вечере, а неиспитый бокал, залог недопитой любви, вновь и вновь влечет мужа в наше гнездышко. Скажу вам по секрету, я верю, что здесь не обошлось без какой-нибудь мистики, без покровительства сверхъестественных сил.

В тот вечер неугомонная маркиза рассказывала еще какие-то истории из счастливой супружеской жизни, но мне все уже было безразлично, да я и не слышала ничего, оглушенная свалившимся на меня горем. В полуобморочном состоянии я умудрилась добраться до своего парижского пристанища и там дала волю чувствам. Горькая ирония судьбы! Сюжет, достойный греческой трагедии: искренне верила в то, что возлюбленный готовит приятный сюрприз, а сюрприз-то оказался убийственным. Светлые надежды, радужные мечты — все, что в эти годы составляло главный смысл моего существования, рухнуло в единый миг! Неужели сие возможно? Быть счастливейшей из женщин и вдруг превратиться в несчастнейшую! Подобная метаморфоза достойна Овидиева пера.

Трое суток я проплакала на постели, а сегодня глянула в зеркало и в первый миг не узнала себя! Нет, то было все же мое лицо, не утратившее черт, отнявших покой и самую жизнь у многих мужчин, но неожиданные печальные изменения произошли в моем облике: в волосах появилась седина, тончайшие морщинки пробежали от глаз к вискам, пересекли лоб, зазмеились в уголках рта, заметно отяжелели веки. Если бы несколько дней назад кто-то вздумал намекнуть на мой возраст, я бы рассмеялась ему в лицо, уверенная, что никогда не познаю горечи старения. Чем бы я ответила на подобную дерзость теперь?

Господи, как вдруг стало холодно! Я знаю — это холод могилы. Блестящая актриса Авдотья Троеполова, любимица публики обеих русских столиц, восходящая звезда парижской сцены, возлюбленная самого маркиза Б., обречена на медленное умирание. И это такая же правда, как то, что ей совсем скоро исполнится — подумать страшно! — пятьдесят четыре года. Так мне и надо, безумной самоуверенной старухе!

15 декабря 1808 г. от Р. Х. Paris.

Мое спасение — театр. Каждый вечер я выхожу на сцену и играю самозабвенно, взапой, так, как играют в последний раз. В театре я нахожу себя прежнюю, несравненную, непревзойденную; здесь я — царица, коей нет равных, всесильная вершительница судеб. Театр и мое мщение всему мужскому роду за грех единственного мужчины, который разбудил в моем сердце светлые чувства, а сам, принося клятвы верности, уже лгал мне. Впечатлительные французы валом валят на спектакли, в коих я занята, потому что им страшно хочется увидеть игру актрисы экзотического русского происхождения. Сим простакам при звуках моего имени представляются вечно заснеженные степи, закованные в ледяную броню реки, дикие бородатые мужики в мехах, охотящиеся на медведей на улицах Петербурга, и прочий вздор, свойственный европейскому взгляду на Россию. Немудрено, что на таком фоне я со своей роковой внешностью кажусь им прекрасным цветком, каким-то чудом выросшим в чащобе среди сплошных сугробов. Пусть думают себе что угодно, для меня же главное, чтобы они заполняли залы. Я ведь снова творю молитвы из текстов пиес, расставляя сети, кои оказываются полными после каждого спектакля. Повторение ролей, реплик, даже отдельных слов, на сей раз французских, как прежде, рождает сокрушительную энергию, и, когда она выплескивается в зал, зрители-мужчины не в силах противостоять ее воздействию. Соперница-маркиза была права, предрекая мне власть над сердцами парижан. Я еще достаточно сильна для того, чтобы мстить за любовь, втоптанную в грязь: меня обманул один француз, так пусть же за эту подлость расплачиваются все! Я бежала из России, чтобы избавиться от домогательств пылких соотечественников и их самих избавить от гибельного соблазна, здесь же мне доставляет наслаждение сражать поклонников, безжалостно разбивая их надежды и упования. Не могу взять в толк: то ли Господь так испытывает меня, наставляя на путь истинный, то ли враг рода человеческого сими искушениями все дальше и дальше уводит меня с этого пути? Во всяком случае, я со злорадством наблюдаю за этим поистине национальным бедствием, постигшим Францию. Впечатляющая картина! Общественные сословия, от лакеев хороших манер до придворных фаворитов вздорного нрава, охвачены эпидемией страсти. На что только не идут эти люди, дабы добиться знаков внимания с моей стороны! Одни тратят целые состояния, мечтая провести несколько часов наедине со мной, другие ссорятся с лучшими друзьями, оспаривающими право иметь надежду, третьи, в основном гвардейские офицеры — цвет армии, дерутся на дуэли за обладание этим правом.